• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Артамонов Денис Сергеевич "Вадим Новгородский в русской историографии и художественной литературе XVIII в."

доцент кафедры социальных коммуникаций Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского

Вадим Новгородский стал легендарной фигурой российской истории и популярным персонажем художественной литературы XVIII — XIX вв. Его судьба занимала как историков, так и литераторов. Скудность известий о Вадиме ничуть не смущала авторов, не имея почти никаких известий, они смело создавали его биографию, придумывая события, действия, поступки, слова, которых никогда не было. Образ Вадима Новгородского — идеальный пример конструирования исторической реальности на основе авторского вымысла.

О Вадиме Новгородском стало известно из сообщения Никоновской летописи, достаточно позднем летописном сборнике XVI в., где под 6372 (864) г. значилось: «Того же лета оскорбишася Новгородцы глаголющее: яко быти нам рабом и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его. Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго и иных многих изби Новгородцев советников его»[1]. Рюрик согласно летописному свидетельству под 6370 (862) г. был приглашен в Новгород в качестве князя самими новгородцами[2]. Авторы XVIII в. имели большое доверие к летописным свидетельствам, и у них не было причины ставить под сомнение факт существования Вадима, а его противодействие Рюрику нуждалось в объяснении.

Первым, кого заинтересовало летописное сообщение о Вадиме Храбром, был В. Н. Татищев. По его мнению, Вадим был славянский князь, внук новгородского правителя Гостомыла от старшей дочери[3], тогда как Рюрик был сыном средней дочери[4]. Тем самым, историк объяснял суть конфликта династическими притязаниями одного из славянских князей[5]. Далее Татищев рисует Вадима предводителем антиваряжской группы новгородцев, храбрым воином, не побоявшимся бросить вызов могущественному правителю. Историк свободно меняет по своему усмотрению хронологию событий, во-первых, он помещает известие о сопротивлении Рюрику под 869 г., а не под 864 г. как указано в летописи. Получалось, что новгородцы восстали только после семи лет его владычества, видимо, Татищев считал, что по каким-то причинам новгородцы не желали видеть князем Вадима, претендовавшего на власть по праву первородства, и призвали правителей из-за моря, но по прошествии длительного времени у них накопились претензии к новым властителям, чем и воспользовался Вадим.

Во-вторых, Татищев меняет хронологию самого события, тем самым, меняя его внутренний смысл. Согласно летописному сказанию вначале новгородцы, так как «много зла всячески пострадати» от Рюрика, выказывали свое недовольство, не желая быть рабами его, а затем Рюрик убил Вадима и многих его советников. Татищевым эта история представлена ровно наоборот: «В сии времена славяне бежали от Рюрика из Новгорода в Киев, так как убил Водима, храброго князя славянского…»[6], т. е. вначале Рюрик убил Вадима, и только затем Новгородцы бежали в Киев. Сопротивление власти Рюрика приобретает под пером историка пассивный характер — бегство. В комментариях к тексту Иоакимовой летописи он также неопределенно говорит о народном беспокойстве: «Рюрик убил славянского князя Водима, что в народе смятение сделало»[7]. Итак, история противостояния новгородцев и Рюрика никоим образом не выглядит как попытка сопротивления его власти, а представлена ссорой двух князей.

В-третьих, причину бегства новгородцев в Киев, Татищев объясняет тем, что «некоторые славяне, не желая под властью Рюрика, как варяга, быть, бежали»[8], здесь, по сути, делается предположение о существовании в Новгороде некой антиваряжской «партии», сделавшей своим знаменем Вадима, имевшего, по их мнению, больше прав на княжение и бывшего славянином. Таким образом, только подчеркивалось, что большинство новгородцев признали власть Рюрика, а Вадим действовал не самостоятельно под влиянием лишь незначительной группы своих сторонников, не имея широкой поддержки.

М. В. Ломоносов внес, пожалуй, самую значительную лепту в создание легенды о Вадиме Новгородском. Он, так же как и Татищев, не сомневался, что идея пригласить варягов на княжение принадлежала Гостомыслу, однако, ученый не называет его князем, а именует старейшиной[9]. Ломоносов предполагал, что в Новгороде до призвания варягов было общенародное правление, и именно Рюрик устанавливает самодержавную форму власти, поэтому Гостомысл не был князем и Вадим не являлся его родственником. Вадима Ломоносов называет «знатный новгородец»[10], что очень неопределенно характеризует его общественный статус, но в тоже время создает представление о его неком высоком положении в обществе, об этом же говорит и указание ученого, что Вадим, готовя восстание, уповал на «свою у новгородцев важность»[11].

В отличие от Г. Байера Г. Миллера и А. Шлецера основоположников нормандской теории М. В. Ломоносов был убежден, что Рюрик происходил из славян. Ученый исходил из того, что, помимо варягов скандинавских, существовали варяги-россы, жившие в Пруссии, от которых и происходил Рюрик. Эти варяги-россы, по мнению Ломоносова, были славянами[12]. В тоже время россы у Ломоносова противопоставлены славянам новгородским, что нашло отражение в описываемой им истории о Вадиме. Владычество Рюрика характеризовалось как установление «росской власти». Вадим у Ломоносова «советовал с единомышленниками, как бы избыть от росской власти» и говорил новгородцам, что «Рурик пришел привесть их россам в рабство и в рόды родов утвердить самодержавство» [13]. Таким образом, власть Рюрика рассматривалась как установление господства чужого народа и самодержавного правления, Вадим же характеризовался Ломоносовым как «человек, склонный к общенародному прежнему владению»[14]. Ученый, тем не менее, не отказывал Вадиму в честолюбии, он предположил, что новгородец «и сам желал быть, по-видимому, в том (общенародном правлении — Д. А.) участником или еще и главным»[15].

В своих претензиях Вадим опирался на поддержку своих «сообщников», «единомышленников», которых, как предполагал Ломоносов, было достаточно в Новгороде. Это были те, кто «на избрание Руриково не соглашались», «неспокойные головы» «роптать приобыкшие», которых Рюрик со своими братьями Синеусом и Трувором «принудили к молчанию и к оказанию совершенной покорности»[16]. Вадим оказался во главе их, стал открыто роптать, за что был с главными сообщниками предан смерти. Примечательно, что у Ломоносова вся вина Вадима заключалась не в выступлении против Рюрика, а в том, что он «говорил не закрыто» и только замышлял восстание. Рюрик казнил Вадима «услышав сии возмутительные речи и узнав умышление»[17].

М. В. Ломоносов обогатил миф о Вадиме новыми чертами, восприятие нарисованного им образа порождало новые смыслы. Вадим предстает не только как поборник демократической формы правления, защитник славянского народа, но и как человек пострадавших за свои убеждения, казненный лишь за умысел и пропагандистские речи.

Федор Александрович Эмин издал первый том своего труда о российской истории через год после выхода в свет сочинения М. В. Ломоносова. С. М. Соловьев охарактеризовал Эмина как историка, который «берет бог знает какие источники, бог знает какие списки летописей и начинает витийствовать, сочиняя факты и речи действующих лиц, не щадя никаких средств для достижения своей цели, т. е. для украшения рассказа»[18]. К фантазиям Ф. Эмина можно было бы относиться как к историографическому курьезу, если бы не одно обстоятельство. Труд Эмина был оплачен из средств Кабинета Екатерины II и пользовался вниманием высочайших особ, в том числе, возможно, и самой императрицы[19], которая внесла значительный вклад в формирование мифа о Вадиме.

В своем сочинении Ф. А. Эмин очень критически отозвался о М. В. Ломоносове как историке, но это не помешало ему воспользоваться неизданными материалами рукописного наследия ученого и позаимствовать из его исторических трудов описание некоторых сюжетов[20]. Так описание Эмина истории Вадима почти текстуально совпадает с рассказом об этом событии Ломоносова, однако, писатель, не изменяя своим принципам сочинительства, привносит в него немного своего воображения, тем самым способствуя развитию легенды. Оставляя структуру рассказа, использованную Ломоносовым, Эмин употребляет несколько другие слова, что, не меняя смысла события, придает ему совершенно другую семантическую характеристику и трансформирует образ Вадима. Если у Ломоносова Вадим — народный герой, казненный за открытый им образ мыслей, то у Эмина он «зломышленник», выступивший против законной власти. Так Эмин утверждал, что «народные роптания побудили гордого Вадима вельможу Новгородского к измене своему Государю»[21]. Слово «вельможа» может употребляться в двух значениях 1) знатный человек и 2) государственный чиновник[22], а государь здесь в значении «царь», «владетель»[23]. Это отражает общее представление о Вадиме как знатном новгородце и убеждение Эмина, что Вадим был на государственной службе и должен был подчиняться владетельному государю.

Вадим дважды в тексте у Эмина характеризуется как человек гордый, что также не говорило о нем как о положительном герое. Гордый значило надменный, высокомерный, спесивый и т. п. — это проявлялось в том, что он, «войну любящий», «разные заговоры между новгородцами делать привыкший, желал сам владения»[24]. Вадим также уповал на «гордость своих единоземцев»[25], что в контексте общего негативного описания новгородцев как своевольных, беспокойных, склонных к ссорам, междоусобиям и злодеяниям людей было вполне логично.

В этой связи призывы Вадима к новгородцам «извергнуть то иго, которое на них тогда налагать начали», его открытые речи, что «Рюрик пришел из варяг, для того чтобы лишить их вольности, привесть их варягам в рабство, и в роды родов в земле их утвердить самодержавство»[26] оказывались весьма двусмысленными, так как, по мнению Эмина, Вадим сам желал утвердить свою единоличную власть над Новгородом. Таким образом, Ф. А. Эмин закладывал основы негативного образа Вадима, наделенного всего одним положительным качеством — храбростью. Вадим Новгородский Федора Эмина мятежный слуга своего владетеля, охваченный гордыней и желающий безграничной власти.

Самый значительный вклад в формирование легенды о Вадиме внесла императрица Екатерина II. Именно благодаря ее стараниям, образ Вадима перекочевал из исторических сочинений в литературу и получил дальнейшее развитие. Внимание императрицы к этому сюжету объясняется не только ее увлечением начальной русской историей, но и вполне очевидной актуальностью. Тема династических кризисов, переворотов, восстаний, мятежа, которые, так или иначе, были представлены в истории о Вадиме, не могла не волновать правительницу, получившую власть в результате дворцового переворота.

К теме начала российской государственности Екатерина обращалась в двух своих сочинениях: историческом исследовании «Записках, касательно российской истории»[27], драме «Подражание Шакеспиру, историческое представление без сохранения театральных обыкновенных правил, из жизни Рюрика»[28], а также в переписке c Ф.-М. Гриммом[29].

Историки достаточно часто отмечают, что Екатерина в своих исторических «штудиях» и при написании пьесы «Из жизни Рюрика» следовала в русле идей В. Н. Татищева и многое заимствовала из его сочинения[30]. Татищева императрица выделяет среди других авторов, противопоставляя его Ломоносову и Щербатову. Об этом она сама признается в письме Сенаку де Мельяну в 1791 г.: «… изыскания Ломоносова очень поверхностны. История князя Щербатова и скучна и тяжеловата; голова его не была способна к этой работе. История Татищева — совсем другое дело; это был ум человека государственного, ученого и знающего свое дело»[31].

Конечно, дело здесь не только в глубине исторического труда Татищева и литературности изложения материала. Татищева и Екатерину сближает общность политической позиции. Оба они ведут начало славянской княжеской власти не от Рюрика, а от баснословных славянских князей, перечисленных Татищевым со ссылкой на Иоакимову летопись, так как одним из их важнейших политических убеждений было представление о легитимности самодержавной власти, только как о власти, передающейся по наследству.

Вадим в драме Екатерины II, сын младшей дочери Гостомысла. Если у Татищева претензии на власть Вадима обосновывались правом первородства, то у Екатерины, сопротивление Вадима выглядит беспочвенным бунтом против абсолютно законного правителя. Свое право на княжение Вадим обосновывает тем, что он местный князь, ему не чужды законы и обычаи славян. Однако, славянские старейшины решают выполнить завещание Гостомысла, по которому необходимо было призвать на княжение его старшего внука с братьями, сыновей средней дочери Умилы.

Следует указать, что у В. Татищева бунт Вадима выглядел как акт индивидуального сопротивления Рюрику. Татищев писал, что Вадим «не хотел как раб быть варягам»[32], и потому был убит, Екатерина же и в записках, и пьесе излагает это мотив известный из летописи во множественном числе: «В сии времена многие славяне бежали от Рюрика из Новгорода в Киев, не хотели яко рабы быти варягов»[33], в пьесе тоже самое: «Многие Славяне бегут из Новаграда к Киеву, говорят: что не хотим рабами быть Варягам»[34]. Поступок Вадима оказывается, таким образом, еще худшим, чем это представлено у Татищева. Вадим совершенно безосновательно настроил против Рюрика Новгородцев, по сути, обманул их, выставив Рюрика тираном, а себя поборником свободы и независимости родной земли.

В пьесе Вадим настраивает народ следующими аргументами: «будто Славяне в уничижении находятся, и мало уж где в знатности; что великое число Варяг с Князем Великим придет в Русь; что повсюду они пошлются и употреблены будут и угнетут Славян и Русь; что Варяги более искусны на море, нежели на сухом пути, и что ратнаго дела Славян и Руси отнюдь не знают и не смыслят»[35]. Все это Вадим утверждал еще до того как Рюрик прибыл в Новгород. В «Записках, касательно российской истории» Екатерина видит причину беспорядков в «зависти новгородцев противу варяг» и уточняет: «Мнят, что жалоба состояла в том, будто народ славянский уничижен и мало где в знатности славян находится; но повсюду варяги посылаются и употребляются»[36].

Примечательно, что Екатерина в записках не писала об убийстве Вадима. Она только указала, что «Великий князь Рюрик вскоре усмирил те беспокойствия и зачинщиков наказал»[37]. Опуская момент с убийством, Екатерина оставляет читателю возможность самому догадаться о мерах наказания, а себе простор для развития сюжета. В письме Ф.-М. Гримму 1795 г. Екатерина объясняла, что «не смея включить» свои догадки о Рюрике в «Записки, касательно российской истории», «потому что они были основаны только на некоторых темных словах Нестора в его хронике и на одной выдержке из Далина в его истории Швеции» ей пришло в голову выразить в драме все то, что она не могла напечатать в историческом исследовании[38]. Информация, которую могла почерпнуть Екатерина из летописей и сочинений историков была крайне скудна, однако, сам сюжет представлял огромные возможности для создания моралистического произведения.

Все что Екатерина не смогла сказать в своих исторических записках, будучи вынуждена следовать имеющимся в ее распоряжении известиям о призвании Рюрика и сопротивлении ему Вадима, она смело высказала в драме «из жизни Рюрика». Кульминацию противостояния императрица излагает следующим образом: Вадиму удается посеять беспокойство в народе, правда, он не совершил большего проступка, кроме как произнесения возмутительных речей (здесь Екатерина идет вслед за М. В. Ломоносовым, который считал, что вся вина Вадима заключалась не в выступлении против Рюрика, а в «возмутительных речах» и «умышлении»[39]), волнения начались еще до прихода Рюрика в Новгород, но они быстро улеглись, как только новгородцы узнали, что Рюрик с войском идет к городу. Вадим был схвачен, многие новгородцы разошлись по домам, некоторые бежали в Киев.

Екатерина II показывает, что именно усилиями местного князя было посеяно недовольство в народе, но оно не имело явных, глубоких причин и поэтому быстро иссякло. Милость, явленная новгородцам и самому Вадиму со стороны Рюрика, а он помиловал Вадима, выставляет его как просвещенного, заботливого монарха, который хотя и чужеземного происхождения, все равно предпочтительнее сеющего смуту своего местного правителя. Екатерина устами Рюрика подтверждает это. Так, когда Рюрик узнал, что новгородцы бегут в Киев сказал: «Поворотятся, когда узнают, что инде житии хуже, нежели с Варягами»[40]. Об этом же свидетельствует и вся сцена помилования Вадима и признания им себя верным подданным Рюрика.

Я. Б. Княжнин в своей знаменитой трагедии «Вадим Новгородский», развивая образы предложенные императрицей Екатериной II, следовал идеологеме просвещенного монарха в своем повествовании: Рюрик призван новгородцами, чтобы усмирить их междоусобицы, в чем и преуспел, замирив новгородцев, он отказывается от власти и народ упрашивал его стать им князем. Даже когда Вадим предстал побежденный перед Рюриком, он еще раз предложил отдать царский венец, но народ преклонился перед ним. Рюрик, как подобает просвещенному монарху, проявил милосердие к Вадиму, правда тот его не принял[41].

Однако, Княжнин внес в образы главных героев значительные коррективы, серьезно изменившие их смысловую направленность. Екатерина II, следуя за В. Н. Татищевым, утверждала, что Рюрик был наследником Гостомысла, являвшегося правителем Новгорода, Рюрика и Вадима они называют князьями. Гостомысл, по их мнению, если и не был самодержцем, то, по крайней мере, имел на это право[42]. Княжнин отрицает это факт, Рюрик у него «гонимый царь» варяг. Гостомысл не имел никакого права звать его и распоряжаться вольностью Новгородцев[43]. Таким образом, Рюрик у Княжнина не потомок новгородского князя, а варяжский царь, которого изгнали за что-то варяги, и принял Гостомысл. Гостомысл сам же не был царем или князем и только через свою дочь породнился с царской династией варягов. Вадим также не был князем, а был полководцем, новгородским военачальником, желавшим вернуть новгородцам вольность и не претендовавшим на трон.

Также Княжнин вносит изменения и в сюжет трагедии: Рюрик был влюблен в дочь Вадима, что полностью изменяет трактовку сюжета Екатериной II. У нее Рюрик уже женат, а Вадим младше своего двоюродного брата. У Княжнина Вадим зрелый воин, он гораздо старше Рюрика и свою дочь делает заложницей своих планов по восстановлению свободы в Новгороде (он обещал отдать ее тому из своих сподвижников, кто более решимости проявит в борьбе за свободу[44]).

В развязке сюжета Вадим поднимает восстание, Рюрик вынужден защищать свою власть, проливается кровь, сподвижники Вадима гибнут, а сам он предстает перед судом владыки Новгорода. Рюрик ни на шаг не отступил от образа просвещенного монарха, он дарует милосердие Вадиму и свободу, отдав меч. Более того, Рюрик просит руки его дочери, но Вадим продолжает свободолюбивые речи, отрекается от раболепного народа и от своей дочери, верной тирану, дочь его закалывается кинжалом, после чего и сам Вадим бросается на меч.

Концовка произведения имела явный тираноборческий подтекст, когда сопротивление тирану не ограничивалось коллективным восстанием, а приобретало индивидуализированный характер, выраженный в нежелании получить прощение из рук милосердного и просвещенного государя. Однако, главный тираноборческий пафос произведения Княжнина состоял в тех речах, которые произносил Вадим против тирании. В этом нельзя не увидеть влияние образа Вадима Новгородского, намеченного М. В. Ломоносовым и дополненного Екатериной II. Трагедия Я. Б. Княжнина вызвала гнев Екатерины II, как известно, по ее приказу она была сожжена[45]. Образ тираноборца Вадима, не приемлющего прощение просвещенного самодержца, не укладывался в ее идеологическую систему, хотя Княжнин, всего лишь развивал идеи намеченные императрицей.

П. А. Плавильщиков, написав трагедию «Рюрик»[46], оставаясь в рамках предложенной императрицей парадигмы, смог развить ее идеи в совершенно другом направлении. Образ Вадима Новгородского Я. Княжнина Плавильщиков полностью изменил на прямо противоположный, однако образ Рюрика, намеченный Екатериной II, он оставил неизменным — это образ просвещенного монарха.

В трактовке образа Вадима Новгородского П. А. Плавильщиков следует вслед за Федором Эминым. Он не признает за ним княжеский титул и называет Вадима «вельможей новгородским». Вадим обуреваемый честолюбивыми стремлениями стать владыкой Новгорода, не имея на это никаких законный и моральный прав, пытается составить заговор против Рюрика. Тем не менее, все интриги Вадима разрушаются милосердием и добродетелями Рюрика. Вадим показан в пьесе обыкновенным злодеем, который ради власти готов принести в жертву собственную дочь (кстати, как было указано выше, дочь у Вадима появляется впервые у Я. Б. Княжнина и Плавильщиков использует этот сюжет).

Конец трагедии явно показывает, какую цель преследовал Плавильщиков, берясь за этот сюжет. «Козни» Вадима и распространяемая им клевета открываются, и он предстает перед Рюриком. Вадим осознает свое преступление и пытается покончить с собой, заколовшись кинжалом, но Рюрик не дает этому случиться. Он прощает мятежника, и Вадим с благодарностью принимает милосердие владыки славян. Только такая концовка могла устроить императрицу Екатерину II, так она соответствовала ее представлениям. П. А. Плавильщиков тем самым исправил идеологические ошибки, допущенные в трактовке образа Вадима Новгородского Я. Княжниным.

Таким образом, можно констатировать, что именно сочинения историков заложили основу последующего литературного интерпретирования истории восстания Вадима Новгородского. Анализируя художественные произведения XVIII в., можно четко проследить литературные заимствования, к примеру, Екатерина II, создавая свою трагедию «Историческое представление из жизни Рюрика», опиралась более всего на В. Н. Татищева, Я. Б. Княжнин в трагедии «Вадим Новгородский» — на М. В. Ломоносова, а П. А. Плавильщиков в пьесе «Рюрик» — на Ф. А. Эмина, но, в тоже время, в трактовке сюжетов и образов как в исторических, так и в литературных произведениях можно видеть взаимовлияние авторских концепций.

Вконтакте

Facebook

Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт