• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Седнин Александр Александрович "Возникновение и особенности диссидентского движения в Горьковской области"

ННГУ им. Лобачевского

 

ХХ съезд КПСС вызвал значительные изменения идилличе­ской картины функционирования тоталитарного строя. Сегодня нам трудно оценить весь радикализм критического всплеска в обществе, последовавшего после хрущевского доклада «О культе личности». От­крытые архивы протоколов заседаний партийных ячеек, на которых зачитывался доклад Хрущева[1], красноречиво свидетельствуют о том, что общественность испытала мощное потря­сение, сравнимое по размаху с горбачевской перестройкой. Вскоре со­ветские граждане перешли от пассивного принятия спущенных уста­новок к активному осмыслению реальности и опыта прошлых лет[2].

Невиданная кампания критики бюрократических структур была легальной и осуществлялась в рамках советской общественной систе­мы, то есть на собраниях партийных ячеек и трудо­вых коллективов. Все последующие действия власти, начиная от двух­часовой речи Хрущева 13 мая 1957 года перед участниками Третьего пленума Союза писателей и заканчивая скандальными встречами с ху­дожественной интеллигенцией в Манеже в 1962 и 1963 годах, предпри­нимались с целью направить критическую волну в рамки дозволенного.

Власть посчитала, что единственно правильным методом борьбы с излишней критичностью будет применение административного воз­действия по отношению к вольномыслящим.

В практике борьбы власти с «оттепельным» разномыслием недо­вольные исключались из трудовых коллективов, и их протесты стано­вились антисистемными, а, следовательно, не требовали конкретной реакции от государственных и партийных структур. Логика власти бы­ла проста: разве советский народ стал бы прислушиваться к воззвани­ям «отщепенцев»! Кстати концепт «отщепенец» был изобретен в 1960-е годы взамен устаревшего понятия «враг народа»[3].

К началу 1960-х годов власть путем уступок и нажима добилась то­го, что в публичной сфере опять возобладал умеренно-критический дискурс, а вольномыслящие граждане оказались на развилке двух пу­тей: создание конспиративных групп для подпольной борьбы с «пере­родившимся» режимом - или менее ради­кальное кухонно-интеллигентское разномыслие^[4]. Последние и стали «шестидесятниками» пытавшимися изменить советскую систему к лучшему, параллельно воссоздавая спасительную нишу скрытого ина­комыслия, позволяющий ощущать себя личностями в условиях давле­ния официоза.

Необъявленная война шестидесятников с советской цензурой, по Б. Гройсу, заключалась не в ее уничтожении, а в расширении зоны разрешенного («советского») в культуре путем апроприации макси­мального числа знаков, считающихся «несоветскими»[5].

Демонстрацией 5 декабря 1965 года с требованием открытого суда над Ю. Даниэлем и А. Синявским началось противостояние диссидентов и власти. Действия диссидентов воспринимались властью как политиче­ский вызов, стремление переустроить общественный строй. Борьба шла за широкие слои интеллигенции, которой «наш народ бесконечно верит». Они обращались к «людям творческого труда», к советской общественности (по В. Волкову), обязанной поднять «голос против надвигающейся опасности новых сталиных и новых ежовых...».[6]

 В 1966 г. в УК РСФСР по инициативе КГБ и Прокуратуры СССР была введена новая политическая статья 190-1: «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй».

В 1968 г. судили А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, В. Лашкову, А. Добровольского. А. Синявский и Ю. Даниэль издали за границей под псевдонимами свои произведения, которые уже в напечатанном виде были ввезены в Советский Союз. В феврале 1966 г. они приговорены к нескольким годам лагерей. Это был первый открытый политический процесс в постсталинский период. А. Гинзбург был арестован за создание «Белой книги», состоявшей из протестов против февральского процесса 1966 Г., П. Литвинов И Ю. Галансков основали «самиздатовский» журнал «Феникс». Уголовные процессы над инакомыслящими расширялись по всей стране, устанавливался контроль и за распространителями «самиздата».

К концу 60-х rг. диссидентская литература была хорошо известна в Горьком тем людям, кто этим интересовался. В числе «самиздата» были статьи, письма А. Солженицына, А. Сахарова, А. Марченко, Л. Плюща, П. Литвинова, документы судебных процессов над В. Буковским, И. Белгородской, И. Бродским, переводная литература, среди которой работы Джиласа, «2000 слов» (статья из чехословацкой газеты 1968 г.) и другие.

Все эти события оживли протестные настроения и в регионах. В Горьком несогласие с политикой властей нашло отражение в Письме 23 нижегородцев-интеллигентов в ЦК КПСС с требованием пересмотра суда над А. Гинзбургом и другими, написанное 1 февраля 1968 г[7].

Они жаловались на то, что «…за последнее время усилилась новая волна зажима, гнусных репрессий и даже закрытых судов, проводимых органами КГБ, против любого проявления свободомыслия, расходящегося хотя бы в частностях с официальной идеологией. Также они подчёркивали, что «люди, подвергающиеся гонениям, хотят одного - правдивого освещения жизни нашей страны и ее  истории». Всех этих людей они называли не иначе как служителей Родины, нетерпимых к бюрократии и лжи.

«Единственная их «вина»,  - писали они, - активное выступление за правду и жажда справедливости.

Нещадно критиковались методы воздействия на общество и политика по отношению к советским интеллигентам: «При современном положении органов советской пропаганды - прессы, радио и телевидения, а также и издательств, жестко контролируемых цензурой при давлении КГБ, - естественны стремления каждого мыслящего, культурного человека к свободе слова, печати, собраний и демонстраций.

Они подчёркивали, что во всех этих выступлениях «нет ничего антигосударственного, ибо эти элементарные права граждан СССР гарантируются законом (Конституция СССР, СТ. 125). Последний процесс по делу Ю. Галанскова, А. Гинзбурга, А.Добровольского и  В. Лашковой показал, что КГБ, с ведома высших органов партии, продолжает пользоваться пресловутыми методами 30-х годов, резко осужденными на ХХ и XXII съездах».

Также резкому осуждению подверглась закрытость процессов над инакомыслящими, расхождения с Конституцией и отказ власти от публикации информации о диссидентах в прессе: «Вы хотите скрыть от народа участившиеся выступления за свободу слова, печати, идущие в разрез с официально принятыми догмами и указаниями свыше. Вы боитесь публикации материалов процессов»[8]…

Основными же их требованиями были: немедленного пересмотра решения суда при соблюдении всех принципов советского законодательства. Мы требуем суда открытого, при полной его гласности, в присутствии корреспондентов и международных наблюдателей. Мы требуем государственного контроля над КГБ и прекращения беззаконий с его стороны»[9]…

Это письмо является весьма показательным не только по своему содержанию, но даже по формулировке высказываний. Впервые за всю историю интеллигенты в диалоге с властью переходят непосредственно на требовательный тон, выставляю собственные условия для решения не устраивавших их вопросов.

По сравнению с периодом «оттепели», «Письмо 23» является совершенно новым событием, когда требования представителей интеллектуального слоя выходят за рамки центральных регионов страны и перемещаются в провинцию. Причём, провинциалы теперь не просто выражают своё мнение, а стараются показать максимум недовольства и непосредственно повлиять на решение центральных органов. Процесс суда над инакомыслящими не сводится уже к тому, что за подсудимых вступаются 2-3 человека из представителей интеллигенции, имеющие очень высокий вес в обществе и заслуги перед Отечеством. Постепенно региональная интеллигенция начинает чувствовать свою причастность и неизбежность участия в дальнейшей судьбе страны.

Показательно и то, что само наличие такого письма показывает факт единения и окончательное оформление инакомыслящих в сплоченное скоординированное движение. Если в предыдущие десятилетие это были разрозненные структуры, легко разбивающиеся органами безопасности, теперь это уже мощное движение единомышленников. Где каждый готов вступиться за каждого, что укрепляет позиции интеллигентов в борьбе с аппаратом власти.

В то же время появляются такие требования, о которых раньше боялись и задуматься: гласные суды по политическим процессам, а тем более присутствие на них международных наблюдателей – в предыдущие годы о таких вещах даже не пытались задумываться.

Это демонстрирует то, что меняются облик и восприятие советского интеллигента. Теперь это уже человек, который позиционирует себя не как маргинала – отщепенца, на обочине советского социального строя олицетворяющего немой протест против властей, а непосредственного участника политического процесса, способного сломить сопротивление власти и изменить её решение в свою сторону. Консолидация и увеличение количества участников в диссидентском движении способствовали исчезновению страха и появлению решимости влиять на политические процессы внутри страны[10].

Однако реакция власти была вполне предсказуемой. Она обозначилась в «Служебной записке начальнику следственного отделения УКГБ по Горьковской области о розыске автора письма 23-х  от 27 мая 1968 г» [11].

Направляем отношение отдела административных органов ЦК КПСС № 23964 от 13 февраля 1968 Г. и анонимный документ на 2 листах с конвертом, который был переслан нам из КГБ при СМ СССР для розыска автора.

Этот документ демонстрирует тот факт, что не смотря на изменения внутри интеллигенции и всего советского общества во властных структурах продолжали использоваться всё те же репрессивные методы, которые были эффективны лишь на определённом этапе советской истории, но были уже малоэффективны в 70 –х- 80-х гг.

Риторика диссидентов в корне противоречила официальной трак­товке концепта «общественности» в СССР. В секретных докладных за­писках в ЦК КПСС сообщалось, что советская общественность поддер­жала приговор Даниэлю и Синявскому, несмотря на действие некоторых «враждебно настроенных лиц», провоцирующих неустой­чивую молодежь на «антиобщественные выступления. Инициаторы протестов объявлялись заговорщиками, которые в обстановке возрос­шей политической активности масс, прикрываясь фальшивыми лозун­гами борьбы за «истинную» демократию встали на путь демагогии с целью опорочить демократические завоевания советского строя[12].

Главным проявлением правозащитного движения стало реагирова­ние на отдельные незаконные (репрессивные) акции власти. При этом диссиденты не ставили себе цели разработать политической программы изменения системных характеристик советского общественного строя[13]. Право стало единственным языком на котором правозащитники были согласны «разговаривать» с государством. Они считали унизительным «просить» структуры власти о гуманности, тем самым как бы заверяя государство в своей преданности.

В ноябре 1970 году В. Чалидзе, А. Сахаров, А. Твердохлебов подпи­сали «Принципы Московского комитета прав человека» и «Регламент Московского комитета прав человека». Задачами комитета объявлялись конструктивное изучение теоретических и практических проблем в сфе­ре прав человека, распространение знаний законов в советском общест­ве и воспитание чувства уважения к ним, проведение частных конфе­ренций[14]. Правозащитный комитет, опираясь на официальные законы, представлял для власти реальную конкуренцию, позиционируя себя в качестве автономного института, обладающего властными полномочиями. Эти действия не могли быть расценены со­ветскими партийно-государственными органами иначе как агрессия.

В 70-е годы в Горьком состоялся ряд судебных процессов по политическим статьям. В 1972 г. по статье 70 был осужден Леонид Вольвовский. Он преподавал у себя дома иврит для круга своих знакомых и друзей. Его обвинили в «сионизме» и буржуазной пропаганде. После лагерей Вольвовский переехал в Москву и там продолжил преподавание иврита. В 80-е годы подобные кружки стали закрывать, и он был сослан органами КГБ к прежнему месту жительства в Горький, а  после уехал в Израиль.

В 1975 г. по статье 190-1 был осужден А. Ф. Шуткин.

В его приговоре от 28 ноября значилось, что он обвинялся «…в изготовлении и распространении в  письменной форме заведомо ложных измышлений, порочаших советский государственный и общественный строй». Также он «клеветал на демократические свободы в СССР и на экономическую жизнь советского народа, в грубой и унизительной форме клеветал на Коммунистическую партию Советского Союза, всех ее членов, в том числе на руководителей коммунистической партии и Советского государства»[15].

В судебном заседании  Шуткин признал себя виновным частично,  подтвердив, что недостатки, с которыми ему пришлось встречаться по месту жительства и по месту работы, он сознательно распространил на всю страну, на партию, всех ее членов и руководителей, что все это он сделал на почве своего болезненного состояния, нервозности и возбудимости.

Поэтому по окончательному приговору Шуткина признали виновным по СТ. 190-1 УК РСФСР и назначили «…один год шесть месяцев лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима с зачетом предварительного до суда заключения
и нахождения на судебно - психиатрической экспертизе с 10 сентября 1975 г[16]».

В 1976 г. по этой же статье с применением судмедэкспертизы и принудительного лечения - П. П. Петров.

Также в качестве примера можно привести жалобу неизвестного от 20 сентября 1991 г., в которой говорится, что было предъявлено обвинение по ст. 190-1 в г. Горьком в 1976 г., после чего он был отправлен из Горького на обследование в г. Ленинград, а оттуда уже попал на лечение в психиатрическую больницу г.  Казани, и был выписан оттуда лишь в 1986 г. Осуждённый был оправдан в 1990 г., но после принудительного лечения было подорвано его физическое и психическое здоровье, поэтому он не смог вести полноценную жизнь в обществе[17].

Отсюда видно, что из всех возможных вариантов пресечения распространения инакомыслия, власть выбрала наиболее репрессивный и жесткий, который, по их мнению, должен был стабилизировать общество. Однако не учитывался тот факт, что изменилось само общество.  С учётом того, что с 50-х гг. информационные технологии и СМИ сделали большой шаг вперёд, судебные процессы над  диссидентами уже просто не могли быть закрытыми и решаться только в узком кругу заинтересованных лиц. Теперь каждое громкое дело становилось достоянием общественности, обсуждалось в прессе и обществе. Имена протестующих были на слуху, а их деятельность просачивалась сквозь информационный барьер.

Поэтому власть фактически проиграла борьбу диссидентам в этом компоненте. Её представителями не осознавался тот факт, что, используя репрессии они делали то, чего в целом от них и добивались инакомыслящие: демонстрировали свою неспособность идти на компромисс с обществом, умение только подавлять, а не пытаться подстроиться под настроения людей, желание решить всё грубой силой, используя как духовное, так и физическое устранение человека[18].

 Один из известных горьковских процессов 80-х годов - суд над Е. Г. Боннэр - супругой А. Д. Сахарова, который в 1980 г. без соответствующего следствия и решения суда был выслан в Горький. Е.Г.Боннэр, оставаясь в Москве, продолжала участвовать в правозащитном движении. 10 августа 1984 г. Горьковским областным судом Е. Г. Боннэр была осуждена по ст. 190-1 с применением Ст. 43 УК РСФСР к ссылке сроком на 5 лет. Ей инкриминировали выступления на пресс-конференциях во Флоренции, Осло в 1975 г., в которых говорилось о нарушении прав человека в СССР, подписание в 1977 г. «Итогового документа к совещанию в Белграде», где обнародовались данные о психиатрических репрессиях в политических целях. В вину Е. Г. Боннэр ставились также интервью иностранным корреспондентам 1980-1983 гг. и письмо-документ «Арест последнего члена рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях - Феликса Сереброва», который Е. Боннэр подписала наряду с другими правозащитниками. Значительная часть выступлений Е. Г. Боннэр и подписанных ею документов была опубликована за рубежом 24. Комментарии к обвинительному заключению и описание суда читатель может найти в книге Е. Г. Боннэр «Постскриптум (книга о горьковской ссылке)[19] ». 7 сентября 1984 г. судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР, рассмотрев в судебном заседании дело по кассационным жалобам Е. Г. Боннэр и ее адвоката Резниковой, оставила приговор в отношении Е. Г. Боннэр без изменений, кассационные жалобы - без удовлетворения. В 1992 г. Е. Г. Боннэр была реабилитирована на основании Ст.Ст. 3, 5 закона РСФСР  «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г.

В 1984 г. был еще один процесс над представителем «Братства евангелистских христиан-баптистов» - электриком одного из горьковских заводов. На протяжении 1983-1984 гг. он организовывал и принимал участие в собраниях единоверцев и хранил дома нелегальную литературу издательства «Христианин», которая имела четко выраженную политическую направленность. Он обвинялся по Ст.Ст. 190-3, 190-1, 15-190-1 УК РСФСР, но в ходе суда «политическая» Ст. 190-1 была с него снята.

 Таким образом, мы видим, что при всем разнообразии процессов диссиденты были объединены одной судьбой, одним стилем поведения - необходимостью высказаться публично, оформить свой протест, предъявив требования власти.

Постепенно происходило всё большее обращение к западным ценностям, идеалу свободы слова и мысли. Построения общества на демократических началах. Они закреплялись в сознаниях интеллигенции даже, несмотря на то, что большинство из них имело крайне абстрактные представления об этих понятиях.

 Это было идеалистическое течение, отрицающее реальность системы. Содержание их деятельности было различным, но постепенно изменялось: просветительство все более становилось политизированным. Диссиденты имели разное образование, различались по социальному происхождению, по возрасту, по интересам, по отношению к религии.

В 70-е гг. завершился процесс окончательного оформления протестного движения. С этого момента диссиденты перестают быть разрозненными подпольными группами, способными лишь на разовые акции. Теперь это была объединённая корпорация с чёткими требование и ясным виденьем того, как нужно бороться с властью. 

Это отразилось и на горьковских диссидентах, которые стали выступать против местной и центральной власти объединёнными группами, установили связь с видными правозащитниками и встали на путь непримиримого скрытого и открытого противодействия партии и её идеологии. Даже не смотря на радикальные действия местных органов безопасности, диссиденты уже не собирались отказываться от своих взглядов, признавали свою вину и показывали готовность действовать до конца, используя при этом радикальные пути борьбы с произволом.

Правда, в диссидентском движении сохранилось демократическое меньшинство (квазиполитическое движение), не отказавшееся от идеи подвигнуть власть к реформированию советской общественной систе­мы. Они сконцентрировались на проповедовании права как единст­венной опоры для конструктивного диалога с властью. Мощные ана­литические статьи были написаны в начале 1970-х годов, в которых красной линией проходит обвинение диссидентского движения в политической незрелости и недальновид­ности программных лозунгов. «Воспитание» в советском обществе со­циально активного меньшинства провозглашалось первоочередной целью. С властью же считалось необходимым выстраивать диалог, декларируя необходимость осторожной градуалистской стратегии в плане выводов и действий. Но этот путь был, по мнению большинства диссидентов, слишком извилистым.

Показательна здесь и реакция власти, которая в данной ситуации проявила явную слабость, не сумев противопоставить диссидентскому движению ничего, кроме явно устаревших репрессивных методов и тем самым продемонстрировав обществу нежелание идти на компромисс. Не учитывая ни специфики участников протестного движения, ни умысла их действий партия продолжала исполнять функцию «карающего меча». Очень часто судебные решения входили в противоречие с действующим законодательством, чего власть упорно не хотела замечать, полагаясь, что это вызовет лишь немой протест и привычное согласие всего остального общества.  Но это зачастую и становилось фатальной ошибкой, которую диссиденты использовали в своих целях, делая все допущения и превышения полномочий партийных органов достоянием общественности, тем самым показывая несостоятельность решений партийного аппарата.

Это отразилось и на представителях власти в Горьком, которые зачастую были не готовы к проявлению открытой конфронтации и выражении оформленных и зачастую в какой-то степени выходящих за рамки требований. Всё это выливалось в инертность местных чиновников, вынужденных по каждому случаю инакомыслия консультироваться с центром и невозможность пресечь подобные выступления целиком и полностью.

Более того, к протестному движению начинают обращаться и та часть интеллигенции, которая раньше являлась апологетом советской власти и проводником партийной идеологии. Они начинают скрыто поддерживать диссидентов подрывом собственной пропагандисткой или агитационной деятельности, проявления лояльности к инакомыслящим и недонесения на них.

Помимо солидарных, не малую часть по-прежнему составляли и просто равнодушные представители интеллектуального слоя, которые устали от постоянной борьбы и отсутствия подвижек к каким-либо изменениям к духовной и общественной жизни, и поэтому смотрели на всё это сквозь пальцы, ожидая, что победит либо одна сторона, либо другая, и ничего практически не изменится.

Однако в целом вырисовывалась тенденция к росту протестного движения, стремящегося к прямой конфронтации с властью, оставляющему ей всё меньше попыток прийти к какому-либо компромиссу и мирному соглашению, и лоббировании своих требований, которые  окончательно разводили власть и интеллигенцию по разные стороны баррикад, что приводило к окончательному расколу всего советского общества и угрожало стабильности всего государства.

 

 

 

 

---

Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт