• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Клецкова Елена Юрьевна "РЕЛИГИОЗНЫЙ АСПЕКТ ГАЙДАМАЦКОГО ДВИЖЕНИЯ НА УКРАИНЕ В XVIII В. В СВЕТЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ МЕЛЬХИСЕДЕКА ЗНАЧКО-ЯВОРСКОГО"

Аспирант  СПБГУ

Гайдамацкое движение – одна из наиболее спорных страниц истории Украины, к тому же тесно связанная с историей Российской империи и Польши. Среди причин гайдаматчины называли и экономическую, и социальную, и политическую, и религиозную. В этом докладе мы коснемся религиозного аспекта гайдамацкого движения. Для создания полной картины, необходимо кратко затронуть деятельность игумена Мотронинского монастыря Мельхиседека Значко-Яворского. В докладе мы попытаемся ответить на вопросы, которые интересуют многих ученых: действительно ли игумен имел поддержку лично от Екатерины и российских властей и был ли он связан с Максимом Железняком и гайдамаками.

Биография Мельхиседека Значко-Яворского известна нам по сведениям из его челобитной, поданной на имя Екатерины II Гервасию[1], а также из краткого формуляра[2] Мельхиседека, составленного в 1806 г. До сих пор непревзойденной работой о Значко-Яворском является исследование Ф. Г. Лебединцева[3]. Будущий мотронинский игумен родился в 1720 (1721) г. в семье полкового лубенского есаула Карпа Ильича Значка, происходящего, по словам Мельхиседека, из знатного рода Костещов Яворских. Мельхиседек первоначально получил домашнее образование, а потом поступил в Киево-Могилянскую академию, где обучался латыни, философии, греческому и немецкому языкам[4]. В двадцать два года Мельхиседек решил стать послушником Мотронинского монастыря. В 1745 г. Значко-Яворский был пострижен в монахи. 8 мая 1753 г. Мельхиседек был произведен переяславским епископом Иоанном в игумены Мотронинского монастыря. В 1761 г. уже Гервасием Линцевским, новым переяславским епископом, Значко-Яворский назначен главным правителем церковных дел Украины. С этого времени начинается активная деятельность мотронинского игумена по восстановлению православия на Правобережье Украины, которое к 60-м годам XVIII в. оказалось в бедственном положении: православные приходы и монастыри относились к юрисдикции Переяславской епархии, что находилась за Днепром, и это затрудняло связь. Также, по утверждению американской исследовательницы Барбары Скиннер, из-за постоянного вмешательства России в дела Польши, отношение к православным верующим в Речи Посполитой было настороженным[5].

Позиции православной церкви в связи с деятельностью Мельхиседека на Правобережье укреплялись. Шло массовое возвращение украинских крестьян в подчинение православной церкви в лице Переяславской епархии. Однако такой энтузиазм украинского населения никак не мог понравиться униатскому и католическому духовенству и польской власти. В большей степени сложившаяся ситуация не устраивала, конечно, униатов – они теряли паству и приходы. В 1764 г. на сейме диссиденты (жители Речи Посполитой, придерживающиеся православия или протестантизма) были лишены свободы вероисповедания[6], в связи с чем гонения на православных усиливаются, крестьяне пытаются «найти справедливость» у Мельхиседека и Гервасия. Однако сам игумен был подвергнут аресту и издевательствам, а над Мотронинским монастырем повисла угроза конфискации в пользу униатской церкви. Для решения этой проблемы Мельхиседек решился отправиться в Санкт-Петербург — искать защиты для православных Правобережной Украины при дворе русской императрицы. 30 апреля он написал донесение епископу Гервасию с просьбой отпустить его в Петербург, кратко описав ему бедствия православной церкви на Правобережье: «А предбывших годов и нынешними временами духовенство униатского исповедания, пренебрегая мирные трактата, многие монастыри и церкви благочестивые насилием на унию отобрали и отбирают, монастырские имущества расхитили и расхищают, а некоторые монастыри благочестивые со всем разорены»[7]. Мельхиседек рассчитывал с помощью Святейшего Синода выручить свой монастырь. От имени Гервасия были получены представления в Священный Синод. Мельхиседек отправился в столицу Российской империи, куда и прибыл в середине июня 1765 г.

Первоначально дела шли далеко не блестяще. Показательно письмо Мельхиседека Гервасию от 24 августа 1765 г. Мотронинский игумен уже почти два месяца находился в Петербурге, но ничего утешительного по своему делу сообщить не мог: «О деле мне порученом не имею что донести в твердости, и совершенейшей надежди никакой болш не предвидится, как только что последует из дела преосвященого белоруского…»[8], хотя с министром секретной иностранной коллегии Мельхиседек все же успел пообщаться. Из другого донесения, написанного 18 мая 1766 г., становится ясно, что Значко-Яворский был отправлен в государственную коллегию иностранных дел в начале сентября, и оттуда с рескриптом от имени императрицы его послали в Варшаву к послу Николаю Васильевичу Репнину[9]. И произошло это … после его «свидания с императрицей».

В энциклопедии «Киево-Могилянская Академия в именах» упоминается о том, что Мельхиседек получил несколько аудиенций у Екатерины: «Во 2-й пол. 1765 добился нескольких аудиенций у имп-цы Екатерины ΙΙ»[10]. О свиданиях с императрицей пишут и исследователи личности Мельхиседека Василь Кудрик[11], и Владимир Пархоменко: «успел добиться личного свидания с Екатериной»[12]. Однако мои попытки найти в записях Камер-Фурьерского журнала за 1765 г. имя Мельхиседека не увенчались успехом. Что это может означать? Значко-Яворский не был у Екатерины? Или встреча с такой незначительной фигурой просто не была записана в протоколы придворной службы? Отсюда можно сделать вывод, что слова об «аудиенциях» или «личном свидании» несколько преувеличены. Завесу тайны приподнимает сам Мельхиседек в одном из своих донесений переяславскому епископу Гервасию от 8 октября 1767 г.: он сообщил, что 30 августа участвовал в крестном ходе в честь святого князя Александра Невского, а также был среди священников, проводивших божественную литургию, которую слушала императрица. После молебствия Мельхиседек был представлен императрице членами священного Синода[13]. Запись Камер-Фурьерского журнала подтверждает, что в этот день императрица действительно встречалась с духовенством, « пожаловав оных к руке»[14]. Мы видим, что встреча с императрицей все-таки состоялась, и хотя «аудиенция» была кратковременной, Мельхиседек общался с Екатериной. 3-го сентября ему был выдан именной рескрипт «о благочестивых монастырях и церквах»[15]. Следует отметить, что мы не можем получить полной картины происходивших в Петербурге событий, поскольку донесения Мельхиседека фрагментарны, и, как мы видим, зачастую записаны уже намного позже его поездки. Также Мельхиседеку был выдан паспорт для проезда в Варшаву за «собственною вашего императорского величества печатю»[16].

Итак, теперь мы точно знаем, что игумену была дана грамота за ЛИЧНОЙ подписью Екатерины, т.е. императрица была хорошо осведомлена о деле Мельхисидека. Из Петербурга Мельхисидек поехал сначала в свой монастырь и лишь затем уже в Варшаву.

6 января 1766 г. Мельхиседек прибыл в Варшаву и отправился к князю Репнину. Тот принял его с уважением. Дело было представлено королю. От Мельхиседека потребовали королевских привилегий на монастырь, «а княжих прав за действительнии не принято»[17], а по поводу притеснений – потребовали частных случаев и свидетелей, угрожая отправить «безрезультатно», а в Петербург отписать, что Мельхиседек напрасно беспокоил высшую власть. Мельхиседек смог представить нужные документы[18]. Успешному ходу дела поспособствовал и митрополит Георгий Конисский, также защищавший перед польским королем православную веру. 15 февраля 1766 г. Мельхиседек писал  Гервасию, что «Его величество обнадежили выдать генеральную всем нам привилегию»[19], и 3 марта 1766 г. была выдана «Привилегия короля Станислава Августа Понятовского, подтверждающая права и привилегии православных обитателей королевства польского на свободное исповедание ими православной веры и проч.»[20]. 2 апреля 1766 г. Мельхиседек был уже в своем монастыре, откуда писал Гервасию об успехе своей поездки в Варшаву.

Интересным является тот факт, что с деятельностью Мельхиседека совпала активизация выступлений Екатерины в защиту «диссидентов». Так в Архиве внешней политики Российской империи в фонде №80 «Варшавская миссия (1720–1797)» есть очень интересный документ: «Декларация Екатерины по вопросу о диссидентах»[21] за 1766 г. Кроме того, в другом фонде, №79 — «Сношения с Польшей», мы найдем весьма оживленную переписку российского и польского дворов касательно «диссидентов». Можно также заметить тенденцию активного вмешательства российского двора во внутренние дела Польши. Так, например, любопытен документ №1005 за февраль 1767: «Письмо Панина князю Н.В. Репнину для распространения среди шляхты о необходимости восстановления прав диссидентов»[22]. Жалобы от православного духовенства на притеснения также стали напрямую отправляться в Варшаву: дело №1049 от 12 сентября 1767 г. «Письмо Переяславского епископа Гервасия Репнину о притеснении католиками и униатами православного духовенства, в частности о заключении в тюрьму игумена мотронинского монастыря Мельхоседека»[23]. Впоследствии Репнину писал уже сам Мельхиседек: дело №1068 от 13 сентября 1767 г. «Письмо игумена Троицко-Мотронинского монастыря Мельхиседека чрезвычайному послу в Варшаве Репнину о нападении униатов на монастырь и заключении его в тюрьму. С приложением списка разграбленных вещей»[24].

Таким образом, мы можем говорить о том, что российские власти в рамках политики поддержки «диссидентов» в Речи Посполитой оказывали реальную поддержку Мельхиседеку. Учитывая роль Екатерины в этой политике, можно не сомневаться, что и она лично контролировала происходящее.

Оценка степени участия Мельхиседека Значко-Яворского в событиях 1768 г. – в восстании гайдамаков Колиивщине – весьма разная. Советские ученые аккуратно обходили стороной вопрос о религиозных причинах восстания. В работе В.А. Голобуцкого, посвященной Максиму Железняку[25], нет ни слова о Мельхиседеке, даже не упоминается тот факт, что Железняк был послушником Мотронинского монастыря. Другие исследователи считают его чуть ли не страстным вдохновителем восстания – этой версии в основном придерживается польская сторона (за редким исключением). Однако, для поляков Мельхиседек Значко-Яворский не кто иной, как «ciemny fanatyk»[26]. Украинские историки также считали, что восстание было организовано мотронинским игуменом: «Наместник православного владыки Мельхиседек Значко-Яворский, игумен Мотронинского монастыря, исчерпав все законные способы борьбы за права православной церкви, решился организовать восстание»[27].

Стоит отметить, что гр. П.А. Румянцев был уверен в непричастности Мельхиседека к событиям, связанным с восстанием: «Но игумен мотронинский объявляет, как он еще в прошедшем 1767 году, в мае месяце, выехал из монастыря своего, находясь всегда вне оного, не только об обращениях гайдамаков, но и монастыре своем никакого известия не имеет»[28]. Однако «лишь только Панин, в письме Румянцеву от 19 сентября, дал понять, что он сам и императрица имеют иной взгляд на это дело, как Румянцев спешит отречься от прежних своих мнений», заявляя, что «они были только гадательные, а не положительные», и что «смешанная там его идея простиралась только по воззрению на обстоятельства наружные»[29]. Сохранилось также письмо Н.И. Панина переяславскому епископу Гервасию от 2 сентября 1768 г., в котором прямо обвиняется Мельхиседек: «Я не скрою еще от вас, что дошедшие ко Двору ея величества известия гласят, будто все сии беспорядки происходят отчасти от послабления и попущения вашего преосвященства яко епархиального того краю пастыря и особливо по проискам Матренинского игумена Мелхиседека, о беспокойном нраве коего мы здесь довольно и предовольно уже сведомы»[30]. Получается, императрица не сомневалась в прямом участии Мельхиседека в организации восстания.

Не все исследователи уверены в этом факте (Лебединцев — главным образом), ведь Мельхиседек не появлялся в Мотронинском монастыре с момента своего бегства из заключения в Дермани в 1766 г. Будущий же глава восстания – Максим Железняк – в монастырь пришел лишь в ноябре 1767 г.: «А из оной [Запорожской Сечи] Полской же области в монастыре Мотреновском, в которой я пришол прошлого году в ноябре месяце»[31]. В монастырь Железняк мог прийти по той причине, что, вероятно, слышал о его игумене – защитнике православия. К тому же восстание 1768 г. было не первой попыткой православных защититься. Лебединцев и Серчик упоминают о неком казаке Каневского куреня Запорожской Сечи Иване, который уже в 1767 г. с небольшим отрядом действовал в округе. Одними из инициаторов восстания были два священника, лишившиеся приходов и спасающиеся в стенах монастыря от униатов. Вообще же, отношение иерархов православной церкви к восстаниям было прохладным. Но простые монахи поддерживали их активно, о чем свидетельствуют многочисленные «письма» к братии монастырей с просьбами не поддерживать гайдамак[32].

Однако, украинский исследователь начала XX в. Осип Гермайзе привел уникальные факты о связи Мотронинского монастыря с запорожцами: «Гайдамака Андрей Голубенко на допросе дает дополнение к этому признанию [в дополнение к признанию Максима Железняка на допросе 25 августа 1768 г.], что монахи Мотронинские даже соответствующую агитацию проводили среди казаков»[33].

Существует точка зрения Ф.Лебединцева, согласно которой легенда о «золотой грамоте Екатерины II» могла появиться в связи с поездкой Мельхиседека в Санкт-Петербург[34]. Здесь открывается широкий простор для народной фантазии, который, возможно, мог подогреваться и униатами-фанатиками, желавшими в последующем очернить имя Мельхиседека и Екатерины. Как послушник Мотронинского монастыря Максим Железняк, вероятно, не раз мог слышать рассказы о поездке игумена к императрице и в Варшаву. Лебединцев в своем исследовании замечал, что грамоту гайдамаки могли и приписать Мельхиседеку, «в котором народ украинский видел единственного защитника своего и ходатая»[35]. По мнению Гермайзе, какой-то документ мог существовать, ведь гайдамаки верили в поддержку со стороны России. А создать «грамоту» «могли только грамотные люди – монахи, и к ним обращались гайдамацкие ватажки»[36]. Вслед за профессором Таировой-Яковлевой следует отметить: «Она [легенда о том, что Екатерина II выдала золотую грамоту] была столь убедительна, что даже П.А.Румянцев засомневался и в июне 1768 г. (!) просил Екатерину подтвердить (или опровергнуть) этот указ ("поелику не знаю, чтоб от вашего императорского величества даны были на сей случай какие особенные повеления")»[37].

При установлении степени участия духовенства в Колиивщине исследователь сталкивается с определенными сложностями, еще О. Гермайзе отмечал, что «Российская власть допрашивала пойманных гайдамаков; в том числе и Железняка, хотела добиться подтверждения от них, что ни Запорожье, ни духовенство активного участия в гайдаматчине не принимали»[38]. В противном случае это грозило империи неприятными дипломатическими сложностями: Колиивщину можно было трактовать как восстание, инспированное Россией. К тому же запорожцы явно скрывали имена лояльных монахов, а пыткам их не подвергали.

Один из исследователей XIX в. В.А. Пархоменко, касаясь поездки Мельхиседека в Санкт-Петербург, замечал, что Мотронинский игумен был довольно любезно принят императрицей, возможно и потому, что она «в этом увидела одно из средств все глубже и шире проявлять свое влияние на польские дела»[39]. К похожему выводу приходит и Владислав Серчик: «Начинания обоих церковников [Мельхиседека Значко-Яворского и Георгия Конисского] давали Екатерине новую возможность для вмешательства во  внутренние дела Речи Посполитой после провала, который потерпела акция по защите диссидентов в 1764 г.»[40]. Судьба же украинских земель давно уже решалась не в самой Украине и даже не всегда в Польше, но при российском императорском дворе.

Вконтакте

Facebook

Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт