• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Фадеева Марина "Студенчество и власть: взаимоотношения в практической плоскости"

магистрант 1 курса факультета истории НИУ "ВШЭ"

«Нельзя не учитывать двойственного, зависимого положения,

 занимаемого студентами в обществе. С одной стороны,

 студент, поступая в государственное учебное заведение,

 должен быть готов обслуживать интересы господствующего строя,

 с другой стороны, в рамках этого учебного заведения студент

 начинает вести борьбу против власти,

от которой зависела возможность получения образования»[1]

(Головкин Г.М. К истории студенческого движения в Москве (1901-1902 гг.))

Моя работа посвящена поколениям студентов Московского университета, учившихся в нём с середины XIX до начала XX вв. Сменялись университетские уставы и предпочтения студентов в выборе факультета, внешний вид студентов обретал то казённую определённость, то распущенность в пределах приличий, но отношения студентов и власти оставались неизменным атрибутом существования молодых людей в университетской жизни.

Студенчество сложно представить в качестве социальной группы, обделённой вниманием историографии, но, в то же время, главным предметом внимания большинства исследователей была роль учащихся университета в революционной борьбе[2]. Обычно студенчество в таких работах либо предстаёт в качестве однородного феномена, проявляющего необыкновенную склонность к общественной борьбе, либо рассматривается только его «передовая» часть, тогда как «академистам», «равнодушной толпе» и «противникам студенческих движений вообще» в терминологии В. Ленина[3] предпочитают не уделять внимания вовсе.

Было бы несправедливым описывать всю историографию только в качестве опытов анализа студенческой роли в революционной борьбе, потому что в ряде исследований[4], в том числе из появившихся в постсоветское время, были уже предприняты попытки поменять традиционный угол зрения, под которым историки привыкли рассматривать студентов. Так, появились исследования, посвящённые студенческой повседневности и ряду узких аспектов взаимоотношений студентов и власти.

Расширение существующего корпуса источников за счёт анализа нормативных источников[5] и источников личного происхождения[6] вместе с привлечением неопубликованных архивных источников[7], на мой взгляд, даст возможность шире взглянуть на разные стороны студенческой жизни.

На взаимоотношения студентов и власти можно смотреть с различных точек зрения. Так, к примеру, нормативные документы дают возможность увидеть, каким образом законодатели представляли себе университетских обитателей и применяли к ним те или иные способы контроля (от очевидных ограничений до косвенно проявляемых через требования, предъявляемые к желающим получить какие-либо ограниченные блага). Отражение политики в отношении университетов и восприятии студенчества, в частности, изменявшейся от императора, министра внутренних дел, попечителя учебного округа и многих других персоналий, выражается в практической плоскости.

Под практической плоскостью политики я понимаю стипендии, выделяемые студентам государством, а также восприятие властями студенческой самоорганизации. Значительный пласт помощи студентам от частных благотворителей (негосударственные стипендии и пособия, деятельность «Общества для пособия нуждающимся студентам» и другие меры к улучшению материального положения студентов, принимаемые без непосредственного участия государства) таким образом я сознательно оставляю без рассмотрения. Конечно, любая помощь от частных благотворителей формально не могла осуществляться без контроля со стороны государства (каждая частная стипендия принималась и получала формальное дозволение непосредственно от императора, существование общества, общежитий и столовых опять же санкционировался свыше), однако, мне представляется, что подобную формальную сторону можно отделить от содержательной составляющей частной благотворительности.

Начну со стипендий. В «Правилах  Императорского Московского университета», опубликованных в «Журнале министерства народного просвещения»[8] в мае 1864 г. содержится информация обо всех казенных стипендиях до 1864 г. К этому времени в Московском университете существовали сто стипендий для медицинского факультета, каждая из которых составляла 175 руб., причем было указано, что «стипендиаты обязаны, по назначению правительства, прослужить не менее 6 лет»[9]. Также было учреждено тридцать педагогических стипендий, каждая из которых составляла 200 руб. на историко-филологическом и физико-математическом факультетах, также с оговоркой, что «стипендиаты обязаны прослужить по ведомству министерства народного просвещения и по его назначению столько лет, сколько получали стипендии»[10]. К этому времени были назначены также и двадцать стипендий, каждая по 250 руб., для студентов историко-филологического и физико-математического. Были оговорены точные условия, которым должен был соответствовать потенциальный стипендиат: эти стипендии предназначались для лиц «православного исповедания и русского происхождения, которые изъявят желание, по окончании курсов университетского и педагогического, прослужить не менее 6 лет в учительских должностях, в учебных заведениях западных губерний, по назначению министерства народного просвещения»[11]. Были учреждены и четыре стипендии, по 240 руб. каждая им. св. Кирилла и Мефодия «для занимающихся специально славянской филологией»[12]. Назначались они без условий, что специально оговаривалось, потому что для казенных стипендий это было редкостью.

В 1862 г. в Московском университете было приказано учредить десять стипендий для уроженцев Области войска Донского[13]. Каждому из стипендиатов назначалась стипендия в размере 25 руб. в месяц. Принятое в 1866 г. положение «О распределении существующих в Харьковском университете стипендий для воспитанников Кубанского казачьего войска по университетам Харьковскому, Московскому и Новороссийскому»[14] предполагало учредить по пять стипендий для этих студентов в каждом из трех перечисленных университетов. Также в этом году было установлено, что стипендиатам войска Донского Московского и Харьковского университета дополнительно доплачивали по 40 руб. в год, из которых они должны были оплачивать стоимость обучения в университете[15]. В 1868 г. по сходному постановлению «Об учреждении пяти стипендий в российских университетах для уроженцев Астраханского казачьего войска»[16] было открыто по пять стипендий и для этих студентов, причем было указано, что каждому стипендиату назначалась стипендии по 350 руб. в год, из которых они платят за учебу и на которые живут в городе. Дополнительно при отправлении на первый курс им оплачивалась дорога во 2-м классе  по железной дороге или на пароходе. В 1876 г. в рамках постановления «О мерах к увеличению числа врачей в Империи»[17] было решено  назначить во всех университетах стипендии медикам — по 320 казенных медицинских стипендий в каждом. Причем указывалось, что размер стипендии будет составлять 300 руб. каждая. Назначаться они должны были студентам не младше третьего курса, причем русским, за что те в будущем должны были отработать по полтора года за каждый год получения стипендии в военном, морском министерстве или министерстве внутренних дел. Тем из медиков, кто помимо обязательных двух лет службы изъявит желание служить еще два года, было предписано выдавать жалованье, присвоенное VI разряду медицинских должностей, к тому же бесплатно давать наборы хирургических инструментов и офтальмоскопы. Если такие выпускники решали поступать на службу в эти ведомства, им было приказано выдавать те же самые наборы хирургических инструментов и офтальмоскопы, добавив к ним 100 руб. пособия. То же выдавалось и тем, кто оставался в течение трёх лет при университетских клиниках, работая штатными и сверхштатными ординаторами. В 1878 г. начальству войска Донского было разрешено переводить стипендии из одного высшего учебного заведения в другое[18], а с 1880 г. эту практику распространили и на средние учебные заведения[19].

Чтобы представить, как эта государственная помощь работала на практике, я рассчитаю, сколько облагодетельствованный властью стипендиат получал в месяц. Данные о новых стипендиях обычно содержали в себе либо точное указание годового содержания студента, либо капитал, на проценты с которого оно осуществлялось. Указание в разные годы и содержание в год стипендиата войска Донского и размера его ежемесячного довольствия позволило установить, что стипендия начислялась на целый год, а не только на учебные месяцы, что позволило рассчитать, какое содержание получали стипендиаты в месяц с каждой из стипендий.

За 1862 г. указывалось, что были учреждены десять стипендий для уроженцев войска Донского, причем было отмечено, что содержание стипендиатам будет выдано «по 25 руб. сер. в месяц каждому, из войсковых сумм»[20]. В 1863 г. Московский университет утратил одну из стипендий войска Донского[21]. В 1866 г. в «Положении» о производстве добавочных к стипендии денег стипендиатам войска Донского было указано, что к стипендии, которая составляет 300 руб. в год добавят 40 руб.[22], что и является основанием для заключения о том, что стипендия начислялась в течение 12 месяцев (300: 25 = 12). Кроме отдельно указанных случаев (к примеру, двух частных стипендий В.А. Жуковского[23], назначенных с капитала в 8000 руб. с 6-ти процентного невыкупного займа, двум студентам историко-филологического факультета, а также с этого капитала — 2 стипендии для гимназистов Тулы), стипендия исчислялась из 5 % с пожертвованного капитала, иначе это оговаривалось отдельно.

Применив подобную систему расчёта ко всем государственным стипендиям, получилось выяснить, какую сумму составляла в месяц каждая государственная стипендия. Полученные сведения я свела в таблицу, распределив их от минимального размера к максимальному, указывая также на особо оговоренную принадлежность стипендии к определённому факультету.

Таблица 1. Государственные стипендии, существующие в Московском университете в 1860 — 1904 гг.[24]

Как видно из таблицы, к 1876 г., к которому относится последнее назначение новых стипендий, в Московском университете существовало 486 государственных стипендий. Из них львиная доля (420, или 86 %) относилась к медицинскому факультету, готовящему будущих врачей для нужд Империи; 50 стипендий (10 % от общего количества), предназначенных для будущих учителей, разделяли между собой историко-филологический и физико-математический факультеты. 4 стипендии (0,8 %) предназначались для филологов и 12 стипендий (2,5 %) адресовались студентам независимо от факультетов.

Интересно, что только четыре стипендии для филологов назначались студентам без каких-либо обязательств, которые сопровождали остальные формы государственной поддержки. Тот факт, что для юристов не было предусмотрено ни одной государственной стипендии, как мне представляется, может объяснить существование Императорского училища правоведения, открытого в 1835 г. и предназначенного исключительно для детей потомственных дворян.[25] Как пишет Р. Уортман, «своекоштные воспитанники после окончания училища были обязаны прослужить в министерстве юстиции четыре года, а казеннокоштные — шесть лет. (…) Им присваивался 9-й, 10-й или 12-й класс по Табели о рангах, в зависимости от результатов экзамена»[26], что могло быть дополнительным стимулом для поступления.

Схема 1. Государственные стипендии, существующие в Московском университете в 1860 — 1904 гг. в процентном соотношении

Хотя сам факт повышенного внимания властей к студентам-медикам и полного невнимания к чаяниям юристов интересен сам по себе, не менее важно само существование государственной поддержки как таковой. И.С. Вегер в своих воспоминаниях, озаглавленных «Мемуары «ректора бутырской академии» описывает свой разговор с инспектором студентов. Диалог этот кажется мне столь яркой иллюстрацией взаимоотношений студентов и властей, что я приведу его здесь полностью.

«Вскоре я снова был у Брызгалова с просьбой выдать вид на жительство, отсрочив взнос платы:

• Отсрочить? — воззрился на меня Брызгалов. — Не отсрочу — вносите плату.
• Но у меня денег нет. А хозяйка квартиры и дворник жить не дают, требуют паспорт.
• Денег нет, — издевательски повторил Брызгалов, — это мне нравится. Приду я в театр, займу место в первом ряду, а когда с меня спросят бидет, я скажу: — у меня денег нет. Разве это оправдание?
• Между моим положением и вашим примером есть существенная разница, — возразил я.
• Никакой разницы нет, — оборвал он меня.
• Есть, — настаивал я, — театр — роскошь, нет денег на билет — не пойдешь в театр. А университет — необходимость. Учиться необходимо.
• Нет, господин студент, — сказал Брызгалов уверенно и веско, — университет — роскошь, университет — для богатых, а не для бедных»[27].

Анализ правительственных постановлений, принимавшихся в отношении студентов университета, во много подтверждает слова Брызгалова, приведённые С.И. Вегером. Так, к примеру, в 1850 г. предпринималась попытка ограничить число студентов в высших учебных заведениях: «по воспоследующей в прошлом году Высочайшей воле, число своекоштных студентов, кроме медицинского, а в Дерпте и богословского факультетов, ограничено тремястами в каждом университете с воспрещением нового приема, доколе наличное число студентов не войдет в этот размер, при будущих приемах выбирать самых отличных по нравственному образованию»[28]. Была определена и причина такого постановления об ограничении числа студентов: власть полагала, что «лица низших сословий, выведенные посредством университетов из природного их состояния, не имея по большей части никакой недвижимой собственности, но слишком много мечтающих о своих способностях и сведениях, гораздо чаще делаются людьми беспокойными и недовольными настоящим порядком вещей, особливо если не находят пищи своему через меру возбужденному честолюбию, или на пути к возвышению встречают чересчур неожиданные преграды»[29]. Правда, спустя пять лет после принятия постановления об установлении определённого количества студентов в университетах было разрешено «принимать во все университеты неограниченное число студентов»[30].

В то же время учреждаются и разнообразные льготы для студентов и выпускников университета. В 1837 г. было установлено, что студенты, закончившие с отличием и получившие таким образом звание кандидатов (или прошедшие кандидатские испытания, которые назначались только тем, кто не показал отличных результатов), были приравнены к чиновникам первого разряда[31]. В 1856 г. были определены преимущества для студентов и кандидатов, решивших после окончания университета поступать в аудиторское ведомство: им давали лошадей до места службы, беднейшим из студентов — 30 руб. подъемных, жалование выдавали как чиновнику V класса, также обеспечивали квартирой или деньгами на нее, как и прочих военных чиновников, а также единовременное пособие на обмундирование в размере 215 руб[32]. В 1890 г. было объявлено Высочайшее повеление о предоставлении некоторых льгот в условиях достижения офицерского звания вольноопределяющимися университетского образования, выдержавшими окончательное испытание в университетских комиссиях осенью 1889 г., и имеющими выдержать осенью 1890 года. Тем выпускникам, которые смогли сами подготовиться и сдать офицерский экзамен, давалось старшинство в чине по сравнению с выдержавшими экзамен весной того же года сверстниками их из других высших учебных заведений. Другим была предоставлена возможность подготовиться к экзамену за год в юнкерских училищах и также получить льготы в старшинстве в чине[33].

В отношении студентов Московского университета с 1827 по 1904 гг. всего было принято 54 постановления, затрагивающих различные стороны правительственной политики.

Таблица 2. Законодательство, касающееся студентов Московского университета, распределенное по типам. 1827-1904 гг.

Как видно, в отношении студентов принимались как разнообразные ограничительные меры, так, напротив, применялись и поощрения разного рода. И это первая из многих двойственностей, описывающая взаимоотношения студентов и власти. В её основе, как я предполагаю, представления правительства об идеальных студентах, которые корректрировались реальностью. Так, к примеру, ограничение количества и качества учащихся университета 1850 г. было отражением представлений о надлежащем положении дел в университете, а его отмена и дальнейшие распоряжения о льготах выпускникам стали признанием их необходимости в куда большем количестве. 

Наличие государственных стипендий, на первый взгляд, должно было свидетельствовать о том,  что власть была заинтересована не только в получении образования представителями тех слоев населения, материальное положение которых позволяло им учиться в университете, но и в оказании помощи тем категориям студентов, которые остро в ней нуждались. Однако государственная благотворительность, разумеется, не отменяла государственного контроля, поскольку стипендии назначались не только бедным студентам, но и успешным в учебе и благонадежным в поведении; к тому же она имела практическую направленность, потому что большинство стипендий необходимо было отработать по окончании университета. В этом проявлялась другая двойственность, свойственная правительственной политике. Так, меры, формально направленные на облегчение материальных трудностей студентов, превращались в новое средство контроля. Такие постановления не отражали представления властей об идеальном студенте, но выражали желание загнать студентов в эти рамки посредством материальных стимулов.

Подобные дары данайцев порождали двойственность уже в отношения студентов с властью, на мой взгляд, лаконично выраженные Г.М. Головкиным и приведённые мной в качестве эпиграфа к работе. В поисках средств к существованию в городе студенты охотно принимали правительственную помощь, попадая в зависимость от выставленных условий, охватывающих как время их учёбы в университете, так и годы отработок за предоставленную поддержку.

На практике отношения студентов и власти затрагивали многие стороны жизни как в университете, так и в городе за его пределами. Так, к примеру, запрет или разрешение на занятия с учениками (сопряжённое с очередным набором условий и ограничений) напрямую влияло на возможности студенческого заработка, а дозволение или запрещение женитьбы сказывалось на личной студенческой жизни. Одним из примеров выстраивания долгосрочных и сложных взаимоотношений целых поколений студентов и власть придержащих становятся студенческие объединения.

В 1866 г. московский Обер-полицмейстер по получении сведений о существовании общины между студентам малороссами приказал произвести у обоих устроителей, Силича и Шугурова, обыски, «для отобрания у них переписки, которую запечатать, а независимую общинную кассу отобрать, а библиотеку осеквестровать»[34], установив за студентами надзор.  Такова была реакция на студенческие объединения, в которых власть неизменно видела явные свидетельства сущестования корпорации, которую отрицали друг за другом принимаемые правила и уствы. С течением лет отношение к разнообразным кассам, землячествам, кружкам и прочим способам объединения не изменилось.

Так, уже в «Правилах для студентов Императорского Московского университета» 1860 г. было указано, что «вообще, в стенах Университета, студенты не должны производить никаких сборищ и говорить речей, могущих нарушить порядок и тишину, которые должны быть соблюдаемы постоянно»[35]. «Правила о приеме в студенты университета» 1864 г. уточняли, что «запрещается учреждение в стенах университета особых студенческих касс и библиотек, не состоящих в заведывании университетского начальства»[36]. «Правила Императорского Московского университета» 1873 г. 1873[37] и 1875 гг.[38], «Правила для студентов Императорских Университетов: Московского, Харьковского, Новороссийского, Казанского и Св. Владимира» 1879 г.[39], «Правила для студентов и сторонних слушателей императорских российских университетов» 1885 г.[40] и «Правила для студентов и сторонних слушателей Императорских Российских университетов» 1889 г.[41] в этом вопросе повторяют друг друга почти слово слово в слово. Интересно, что в «Правилах» 1885 г. корпоративность и запрет на объединения поставлены в прямую зависимость. «Студенты считаются отдельными посетителями университета, а потому не допускается никакое действие их, носящее на себе характер корпоративный. На сем основании не допускается подача адресов и прошений за подписями нескольких лиц, посылка депутатов, выставление каких бы то ни было объявлений от имени студентов и т.п. Примечание. Никакие вообще объявления без подписи инспектора или его помощника не могут быть выставляемы»[42].

 Как вспоминал поступивший в 1892 г. в число студентов физико-математического факультета М.В. Сабашников, «при вступлении моем в университет мне, как и прочим студентам, пришлось подписать заготовленное канцелярией университета заявление, что я не состою в нелегальных обществах или землячествах и обязуюсь впредь в таковые не вступать. Не думаю, что такая вынужденная подписка могла кого-то удержать»[43]. Несмотря на повторяемые, словно заклинание, ограничения, многие студенты писали о том, что мечтали об участии в обществах, вспоминали о посещении своей первой сходки и т.п., что они считали обязательными составляющими студенчества.

Благодаря утвержденным 22 декабря 1901 г. «Временным правилам организации студенческих учреждений в высших учебных заведениях ведомства министерства народного просвещения» студенты получили пусть и не полное удовлетворение своих желаний, но хотя бы какое-то подобие этого. В них было указано, что «начальству высших учебных заведений ведомства министерства народного просвещения предоставляется, по ходатайству студентов, разрешать открытие студенческих кружков для научно-литературных занятий, кружков для занятий искусством, ремеслами и разного рода физическими упражнениями, а равно студенческих столовых, чайных, касс (взаимопомощи, ссудно-сберегательных, вспомоществования), попечительств для приискания занятий для недостаточных студентов, библиотек и читален»[44]. Отдельно отмечалось, что «в помещениях студенческих учреждений (§ 1) не дозволяется без разрешения начальства учебного заведения вывешивать какие-либо объявления и воззвания, равно как устраивать сходки, сборища, собрания и совещания[45], а «столовые и чайные могут быть учреждаемы отдельно одна от другой или же соединяемы вместе. Они содержатся на особые суммы, образуемые из: 1) платы за еду, 2) отчислений из средств учебных заведений, 3) пожертвований, 4) сборов с концертов, спектаклей и т.п. развлечений, устраиваемых в пользу сих заведений[46].

Студенты стремились оказывать друг другу поддержку; об этих формах взаимодействий среди студентов также есть указания в правилах: «кассы имеют целью доставить своим членам возможность: а) получать в ссуду на необременительных условиях деньги, б) в исключительных случаях получать безвозвратные пособия и в) незначительными добровольными взносами в кассу сберечь некоторый капитал[47], а «средства кассы образуются: а) из добровольных взносов членов кассы, б) из пожертвований и в) из доходов от концертов, спектаклей и т.п. развлечений, устраиваемых в пользу кассы[48]. В завершении правил было указано, что «членами студенческих кружков могут быть кроме студентов лица, оставленные при учебном заведении, приват-доценты и лаборанты»[49].

Впрочем, как удалось обнаружить в архивных документах, неожиданно отложившихся в материалах Профессорского Дисциплинарного суда при Московском университете[50], разрешение студенческих организаций в их конечном виде имело вполне конкретный прецедент и свою историю. Начинается история для Московского университета в памятном грандиозными студенческими волнениями 1899 году, когда, согласно отчёту, состоялись первые студенческие научные собеседования. Первое собеседование состоялось 3 октября 1899 г. и было посвящено, как и последующие в 1899 — 1900 уч. гг., медицинской тематике. Причём доступ к общению с профессорами вне аудиторных часов, изучению научной тематики был открыт не только для студентов и вольных слушателей, но и для всех желающих. Судя по всему, активность посвещавших научные собеседования[51], вполне удовлетворила ректора, который обратился к попечителю Московского учебного округа с просьбой утвердить это начинание, в ответ попечитель потребовал от ректора, чтобы Совет "дал означенным собеседованиям форму узаконенного студенческого учреждения"[52]. Под руководством профессора Богословского был разработан проект правил, отражённый в дальнейшем в учреждённых 23 ноября 1902 г. изменённых правилах для студентов.

Правила для студентов 1902 г. отражали и традиционный взгляд правительства на совместные действия студентов, запрещая какие-либо проявления корпоративности вне санкций начальства[53]. Впрочем, в сравнении с предыдущими, появилась разница, причём существенная.

Появилось такое новое явление в студенческой жизни, как курсовые собрания,  для регулирования деятельности которых была создана отдельная Советская [Совета университета — прим. автора] комиссия. Курсовые собрания созывались университетским начальством для обсуждения строго оговорённого числа вопросов, среди которых в том числе была указана возможность избрания самими студентами старост курса[54]. В «Положении о Комиссии по студенческим учреждениям», утвержденном императором 15 февраля 1903 г., возможности и ограничения курсовых собраний были ещё раз оговорены. К примеру, было указано, что "Общие собрания студентов всего учебного заведения, равно как собрания студентов по факультетам или отделениям не допускаются"[55] и, традиционно, "Подача адресов, представление коллективных прошений, посылка депутатов, выставление объявлений без разрешения инспекции, устройство сборищ, поизнесение публичных речей, денежные сборы и вообще всякого рода корпоративные действия, не предусмотренные настоящими правилами, не допускаются"[56]. Интересным прецедентом можно считать тот факт, что запланированное 24 ноября 1903 г. курсовое собрание не состоялось потому, что делегатов на него собрать не удалосью Для его открытия требовалось наличие делегатов от 2/3 курсов (т.е. 14). Как оказалось, пять курсов не созывали курсового собрания для выбора делагатов, а на трёх состоявшихся собраниях студенты не определились с кандидатурами.

Если подобная реакция студентов на курсовое собрание может натолкнуть на вопрос о степени энтузиазма, с которой они восприняли подобное нововведение (впрочем, с тем же успехом можно обсуждать, в какой степени студентов волновала конкретная тема собрания, а не сам институт в целом), то реакция на другой способ студенческих объединений была более явной. В тех же правилах, описывающих курсовые собрания, был и пункт, посвящённый студенческим обществам. Было указано, что "допускается образование научных и литературных кружков под руководством профессоров и других преподавателей Университета, согласно ходатайствам, представленным Ректору от имени определенных студентов через соответственные факультеты или отделения или же через Комиссию по делам студенческих учреждений. Уставы всех этих кружков предварительно обсуждаются в Комиссии по делам студенческих учреждений и, по выслушивании ее заключения, утверждаются Советом. Руководительство тем или иным кружком возлагается Советом, по представлению Комиссии и в соответствии с уставом кружка, на профессора или преподавателя, изъявившего согласие принять на себя соответственные обязанности. Руководительство кружками для занятий искусствами, физическими упражнениями и т.п., каковые кружки разрешаются Советом по ходатайству студентов в Комиссию по делам студенческих учреждений, вверяется Советом, по представлению Комиссии и сообразно уставу кружка, приглашенным для сего лицам. Вопросы об организации студенческих библиотек и читален, столовых и чайных, касс и т.п. рассматриваются совместно Правлением и Комиссией по делам студенческих учреждений, а затем проекты уставов вносятся Комиссией на окончательное утверждение Совета"[57].

В сравнении с «Временными правилами организации студенческих учреждений в высших учебных заведениях ведомства Министерства народного просвещения» «Положение о Комиссии по студенческим учреждениям» сделало процесс учреждения и существования более определённым. Появилось условие о руководстве кружком (или другим объединением) со стороны преподавателей университета, а также указания на институции внутри университета, ответственные за разрешение или недопущение студенческой инициативы (Комиссия по делам студенческих учреждений, Правление и Совет университета).

Факт появления нового положения, на мой взгляд, может объяснить тот факт, что все попавшиеся уставы студенческих обществ, утверждённые Советом Московского университета, были продатированы, начиная с 1903 г. Судя по всему, на практике студенческие объединения смогли существовать не со времени принятия «Временных правил», но только при уточнении процедурных вопросов, отражённых в «Положении».

В моём распоряжении оказались шесть уставов студенческих организаций, которые смогли существовать официально только благодаря принятым в 1901 г. правилам. Это уставы «Асхабадского землячества»[58], «Студенческого кружка мандолистов и гитаристов»[59], «Студенческого кружка для занятий общими вопросами естествознания»[60], «Студенческого общества искусств и изящной литературы при Императорском Московском университете»[61], «Общества взаимопомощи студентов-естественников»[62], «Студенческого медицинского общества»[63], принятые 1903 г.

Эти уставы объединяет общность целей: «материальная и товарищеская взаимопомощь» вместе с общей научной работой членов землячества»[64], средства существования обществ складывались из членских взносов (от одного до полутора рублей в год), сборов с концертов, спектаклей, лекций, изданий землячества, пожертвований»[65].

Цели обществ могли отличаться в зависимости от их тематики. Так, к примеру, создатели «Асхабадского землячества» «материальную и товарищескую взаимопомощь»[66] называли в числе целей общества. Тогда как учредители «Студенческого кружка мандолистов и гитаристов Императорского Московского университета», заявляя главной целью эстетическое развлечение, указывали и на оказание вместе с тем «посильной материальной помощь своим недостаточным товарищам»[67].

В уставе «Общества взаимопомощи студентов-естественников» указано, что «общество имеет целью содействовать улучшению экономического положения своих членов»[68], «для достижения этой цели общество устраивает:  кассу взаимопомощи, библиотеку, бюро по приисканию занятий и т.п. учреждения, направления к улучшению быта членов общества»[69]. В отличие от других аналогичных обществ, эта студенческая организация также собиралась и ссужать товарищей деньгами срочно и бессрочно. Правда, как было специально оговорено, «правом ссуды пользуются только члены общества»[70].

Значит, получившие право легального объединения в общества, студенты воспользовались им. Хотя пять обществ в своих уставах среди целей указывали участие в студенческой взаимопомощи, такой подход не был общепринятым. Так, к примеру, «Студенческое гимнастическое общество» имело своей целью «доставить студенчеству возможность посвящать досуг гимнастическим упражнениям, последовательно и гармонично развивающим физические силы"[71], не занимаясь попутно разрешением материальныз сложностей участников. Впрочем, подобный пример служит, наверное, отнюдь не отражением чёрствости некоторых товарищей, но указанием на широту интересов студентов, служащих поводом к объединению. Возможно также, что упражнения, фехтование на рапирах и эспадронах вместе с верховой ездой предполагали не только заинтересованность в таком виде досуга, но и ту степень материальной обеспеченности, которая не предполагала необходимости в материальной взаимопомощи.

Как я постаралась показать на ряде примеров, правовое положение студентов оказывалось не только отражением формальной стороны бытия учащихся университета, но распространялось также далеко за пределы правительственных установлений. Нормативное конструирование жизни студентов при этом имело и свою живую и подвижную историю. Так, представления властей о норме применительно к студентам, могли изменяться, правда, может быть, не столь оперативно, как этого хотели бы сами студенты. С течением времени раньше казавшиеся немыслимыми студенческие общества, за создание которых ещё в 60-х гг. следовало увольнение из университета вместе с негласным полицейским надзором, сначала создаются как эксперимент, а потом и вовсе дозволяются желающим.

Двойственность, на мой взгляд, становится одной из лучших характеристик, описывающих взаимоотношения студентов и власти. Она отражает и постоянное присутствие в политике, направленной на студентов, репрессивных элементов с вкраплениями льгот и привилегий. Таким же образом можно охарактеризовать и сам процесс взаимоотношений студентов с властью, при котором власть могла рассматриваться студентами и как потенциальный работодатель, и как проводник различных благ в процессе учёбы, и в то же время как душитель любых инициатив и идей, не попадавших под жёсткие рамки уставных документов. Власть же, с одной стороны, желала бы видеть в лице студентов молодых вернопадданных, поддерживающих правительство (отсюда,  к примеру, попытки ограничить доступ к высшему образованию потенциальным студентам из «неблагонадёжной среды»), но, с другой стороны, нужда в специалистах в тех или иных областях заставляла власть не только принимать в университеты без ограничений, но и оказывать студентам поддержку.

Такая сложность взаимоотношений, скорее всего, не обнадёживала студентов и власти, но стала очень интересной темой для изучения. Нормативные документы и сами по себе позволяют обнаружить изменения во взгляде власть придержащих на тот или иной аспект студенческой жизни, проследить изменение положения студентов и постараться разгадать представления власти об идеальном и реальном студентах, влиявших на применение тех или иных механизмов по контролю над учащимися в их повседневной действительности. Однако, как мне кажется, рассмотрение этих взаимоотношений через призму практики — на примере государственных стипендий и студенческих обществ, позволяет ещё больше подчеркнуть сложность и интересность выбранной проблематики.

Практическая направленность тем не менее не отменяет возможностей для генерализирующих размышлений, напротив, рассмотрение изучаемых явлений с определенного расстояния позволяет прийти к некоторому общему заключению. И разрешение студенческих обществ в начале XX в., и примеры условий получения государственных стипендий могут быть объединены общим пониманием представления правительства об идеальном студенте университета. Не разделяющий корпоративных интересов вне дозволенных пределов, он должен проявлять также отличные способности к наукам, которые совмещаются в нём с благонадёжностью. В случае бедности вышеописанный идеал должен ещё более соответствовать ожидаемым от него чертам и свойствам, подкрепляя их справкой о бедности, что позволяет претендовать на одну из стипендий.

В какой степени совпадали эти представления и реальные московские студенты, от года к году всё приумножавшие своё количество в стенах Московского университета? Для ответа на этот вопрос можно описать разные стороны студенческой повседневности, сослаться на воспоминания об опыте взаимодействия студентов и властей разных уровней. Я думаю, что можно посмотреть на этот вопрос и с позиции властей, стремившихся воплотить свой идеал, формируя его если не запретительными мерами циркуляров и регламентов, то привилегиями и помощью, содержащей в себе в качестве критериев то же самое представление.

Список таблиц и схем.

Схема 1. Государственные стипендии, существующие в Московском университете в 1860 — 1904 гг. в процентном соотношении

Таблица 1. Государственные стипендии, существующие в Московском университете в 1860 — 1904 гг.

Таблица 2. Законодательство, касающееся студентов Московского университета, распределенное по типам. 1827-1904 гг.

Библиография.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г. Ф. 46. Оп. 1. Д. 589. Дело канцелярии московского Обер-Полицмейстера по предложению Московского Генерал-Губернатора об учреждении за студентами Силичем и Шугуровым надзора [за образование общины между судентами малороссами]. 1866 г.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г. Ф. 418. Оп. 29. Д. 609. Об изменении действующих правил для студентов Московского университета. Правила для студентов Императорского Московского университета.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г.. Ф. 418. Оп. 498. Д. 6. Асхабадское землячество.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г.. Ф. 418. Оп. 499. Д. 21. Студенческий кружок для занятий общими вопросами естествознания.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г.. Ф. 418. Оп. 499. Д. 45. Студенческое общество искусств и изящной литературы.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г.. Ф. 418. Оп. 499. Д. 47. Общество студентов-мандолистов и гитаристов.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г.. Ф. 418. Оп. 499. Д. 60. Устав общества взаимопомощи студентов-естественников.

ГБУ «ЦГА Москвы». ЦХД до 1917 г. Ф. 418. Оп. 500. Д. 36. Дисциплинарный профессорский суд. Переписка.

Булдашов В.Я. «Искра» и революционное студенчество // Советская журналистика. История. Традиции. Опыт / Под ред. И.В. Кузнецова. Вып. 1. М., 1981. С. 46-53

Виленская Э.С. Революционное подполье в России в середине шестидесятых годов XIX века и его идейные и организационные истоки. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 1963

Головкин Г.М. К истории студенческого движения в Москве (1901-1902 гг.) // Труды Московского государственного историко-архивног института / Под ред. С.О. Шмидта. Т. 16. М., 1961. С. 231-253

Гришунин П.В. Студенчество столичных университетов: структуры повседневной жизни. 1820-е — 1880-е гг. Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб., 2005.

Журнал министерства народного просвещения. СПб.: Тип. Императорской Академии Наук, 1860. (аналогично для 1861 — 1904 гг.)

Зимин И.В. Студенческая форма и нагрудные знаки в России XIX — начала ХХ века // Факты и версии. Историко-культурный альманах. Книга IV.  Методолгия. Символика. Семантика. СПб., 2005. С. 107-121.

Иванов А.Е. Высшая школа в России в конце XIX – начале XX века. Автореферат диссертации на соискние ученой степени доктора исторических наук. М., 1992.

Иванов А.Е. Землячества // Российское студенчество на рубеже веков. Материалы всероссийского студенческого форума. М., 2001.С. 41-58.

Иванов А.Е. Мир российского студенчества. Конец XIX – начало ХХ века. Очерки. М., 2010.

Иванов А.Е. Студенты университетов России накануне первой российской революции. Социльно-политический облик // Революционное движение демократической интеллигенции России в период империализма. Сб. науч. трудов. М., 1984. С. 111-130

Иванов А.Е. Студенческая корпорация России конца XIX – начала XX века: опыт культурной и политической

саморганизации. М., 2004.

Ленин Н. Задачи революционной молодежи. Письмо первое. Б.м., Б.и., 1903.

Марголис Ю.Д. Студенческие переписи в России 1872-1912 гг. // Средневековая и новая Россия. Сборник научных статей. К 60-летию проф. И.Я. Фроянова. С-П. 1996. С. 656-670.

Правила для студентов Императорского Московского университета // ЦХД до 1917 г.. Ф. 418. Оп. 29. Д. 609. 1860 г. Об изменении действующих правил для студентов Московского университета. Л. 5-9.

Правила для студентов Императорских Университетов: Московского, Харьковского, Новороссийского, Казанского и Св. Владимира // ЦХД до 1917 г. Ф. 459. Оп. 2. Т. 2.  Д. 3875. Об усилении инспекции при Московском Университете. Имеются инструкции и правила для студентов университетов. Л. 1-6.

Правила для студентов и сторонних слушателей императорских российских университетов. СПб.: Б.и, 1885.

Правила для студентов и сторонних слушателей Императорских российских университетов. Казань, Типо-лит. Ун-та, 1889.

Правила Императорского Московского университета // Журнал министерства народного просвещения. СПб.: Тип. Императорской Академии Наук, Май, 1864.

Правила Императорского Московского университета. М.: Унив. тип. (Катков), 1873.

Правила Императорского Московского университета. М.: Унив. тип. (Катков), 1875.

ПСЗРИ. Собр. второе. Т. I — XXXIX. 1828 – 1864 гг. СПб.: Типография II Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1830 — 1867 гг.

ПСЗРИ. Собр. третье. Т. I — XXXIII. 1881 – 1913 гг. СПб.: Типография II Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1885 — 1916 гг.

Терехов Е.Е. Численность студентов Московского Университета, их сословный и национальный состав в 1890-1914 гг. // Вторые открытые исторические чтения «Молодая наука». Сборник статей. М., 2005. С. 138-144.

Уортман Р. Властители и судии. Развитие правового сознания в императорской России. М., 2004.

Вконтакте

Facebook

Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт