• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Базанов Михаил Александрович "Взглядом историка: главный герой романа А.Б. Мариенгофа «Циники» как представитель профессионально сообщества своего времени"

Челябинский базовый медицинский колледж

 

Взаимодействие литературы и исторической науки уже неоднократно становилось предметом внимания исследователей, но такой его аспект, как образ историка в художественных произведениях лишь сравнительно недавно начал активно изучаться историографами^[1]. Актуальность такового направления исследований не вызывает сомнения.  Большая часть обывателей лишена возможности непосредственного общения с представителями исторической науки, в потому их облик формируется в сознании образованной, читающей публики во многом под влиянием литературных произведений. С другой стороны, в отличие от основной массы своих читателей литераторы, в силу своего социального статуса, чаще встречаются с учеными-гуманитариями, в том числе и историками. Нередко реально существовавшие ученые-историки становились прототипами литературных персонажей^[2]. Поэтому художественные произведения одновременно могут служить и свидетельством саморепрезентации исторического сообщества в среде деятелей культуры. Кроме того, русская литература знает и немало случаев «симбиоза», совпадения в одном и том же лице ученого-историка и писателя. Перечислим лишь некоторые, наиболее известные примеры: Н.М. Карамзин, Н.И. Костомаров, Н.А. Полевой, В.Д. Берестов, К. Булычев (И.В. Можейко), В.М. Рыбаков, историческое образование получили Э.М. Радзинский и А.А. Амальрик (последний, впрочем, был отчислен со второго курса). Способствовала тому и длительно существовавшая в России традиция историко-филологического образования.

         Анатолий Борисович Мариенгоф (1897-1962) не только не был историком по профессии, но даже не имел высшего образования. Практически сразу после поступления на юридический факультет он уходит в действующую армию, откуда фактически дезертирует в 1917 г. и более попыток получения высшего образования не возобновлял. Несмотря на это он смог в своей прозе воплотить, пожалуй, самый яркий образец литературного героя – историка.

         Роман «Циники» сыграл зловещую роль в литературной карьере А.Б. Мариенгофа. Весьма успешный до этого момента после скандала, связанного с публикацией романа был вынужден сначала надолго замолчать, а затем зарабатывать себе на жизнь немногочисленными пьесами и киносценариями, написанными «в духе времени». После смерти он превратился в своего рода забытого классика, чье творческое наследие лишь сравнительно недавно вновь попала в поле изучения литературоведов^[3].

         Именно «Циники» будут находиться в фокусе нашего внимания. Изначально роман предполагалось издать как за рубежом, так и в СССР, причем писатель получил официальное разрешение на его публикацию в Германии. В 1928 г. «Циников» в Берлине опубликовало издательство «Петрополис», в 1929 г. вышел в свет его перевод на немецкий язык. Роман был положительно встречен эмигрантской интеллигенцией, увидевшей в нем критику советских порядков. Об антисоветской направленности романа столь же внезапно заявили и отечественные критики. А.Б. Мариенгоф пытался объяснить, что политическая позиция автора совершенно не совпадает со взглядами главного героя, от лица которого ведется повествование. Стихи А.Б. Мариенгоф, содержащие в себе страстную пропаганду «красного террора», позволяют предположить, что эти утверждения не были простой попыткой оправдать себя перед лицом властью и литературного начальства. Однако сам текст романа давал почву для множества его трактовок и интерпретаций, поэтому убедить окружающих ему не удалось. В СССР роман был издан лишь в 1988 г., после чего достаточно быстро набрал популярность (так, по его мотивам в 1991 г. режиссером Д.Д. Месхиевым был снят фильм, неоднократно он находил свое воплощение и в театральных постановках). Характерно, однако, что в нем по-прежнему видят именно критику и неприятие советской действительности, с той лишь разницей, что ранее это отторгало от произведения, ныне же наоборот, привлекает^[4].

         Текст романа представляет собой псевдодокументальную хронику, составленную от имени главного героя – историка Владимира Васильевича. Повествование фрагментарно, рассказ о жизни и бытовых коллизиях центральных персонажей разрывается выписками из официальных документов и газетных сообщений. В свою очередь все эти обрывки в соответствии с хронологическим принципом (равно как и исходя из логики повествования) группируются в четыре главы: «1918», «1919», «1922» и «1924»^[5]. Литературовед Т. Хуттунен в такой манере повествования видел явное влияние на прозу А.Б. Мариенгофа кинематографа с его техникой монтажа^[6]. Скорее всего, так оно и есть, но вполне возможна и еще одна аналогия, а именно – летописные тексты. Для летописи так же характерна дискретность, часто – резкие переходы от одной темы к другой, смешение описания крупных событий и личных наблюдений автора, наконец, погодный принцип расположения материала.

         Изучение образа главного героя, полагаем, следует начать с формальных характеристик, связанных с его социальным происхождением. Это достаточно трудная задача, так как рассказчик о себе почти ничего не сообщает и редкие упоминания о его прошлом разбросаны по всему тексту произведения. А.Б. Мариенгоф не счел нужным даже наделить его фамилией, называя исключительно по имени и отчеству. Указано, что он родом из Пензы, где окончил гимназию [С. 50, 1919:6; С. 76, 1919:34]. Отсутствуют сведения о его родителях, лишь несколько раз упоминается его бабка Пульхерия, единственными характеристиками которой выступают брезгливость и чистоплотность, а так же принадлежность к старообрядческой семье [С. 51, 1919:8; С. 142, 1924:27]. Иные сведения о семье, сословной принадлежности Владимира (равно как и его самого) в романе отсутствуют.

         Владимир упомянул, что родился в 1890 г. [С. 141, 1924:27]. Следовательно, на момент начала повествования ему 27/28 полных лет, на момент завершения – 33/34 года. До революции он – приват-доцент одного из московских учебных заведений, однако в 1918 г. Владимир Васильевич уже остался без работы. Вернуться к преподаванию он смог только в 1919 г. благодаря заступничеству своего высокопоставленного брата [С. 64, 1919:20]. При этом единственным обозначенным в романе источником дохода для ученого в 1918 г. является продажа книг из личной библиотеки [С. 13, 1918:10; С. 79, 1919:11]. В 1919 г. он, говоря об остатках своей библиотеки, поочередно перечисляет среди них «свитки XV века», «рукописи XVI века» и «фолианты XVII века» [С. 79–80, 1919:11]. Наличие в личном распоряжении Владимира подобных ценных источников позволяет сделать вывод о том, что историк до революции явно не бедствовал и, вероятно,  происходил из обеспеченной семьи. Только за счет их продажи, по признанию самого героя, он смог обеспечить себя, свою жену (которая, впрочем, так же распродавала в это время свои семейные драгоценности) и служанку в течении десяти месяцев.

Перечисление имевшихся «на руках» у главного героя источников позволяет сделать вывод и о сфере его научных интересов - средневековая история России. В тексте можно найти и иные подтверждения тому. Главный герой постоянно обращается к историческим аналогиям и свидетельствам источников, большинство из которых имеет отношение к XV–XVI вв. Среди упоминаемых (или просто цитируемых без указания источника) авторов: Ибн-Фадлан (X в.), Сигизмунд Герберштейн, Джером Горсей, Андрей Курбский (XVI в.), Жак Маржерет (XVII в.). Приводимые отрывки из летописи, как правило, описывают события XV–XVI вв. Впрочем, есть в романе и несколько обращений ко времени Петра I, часто возникают античные поэты (Назон, Овидий, Петроний). Косвенным подтверждением сделанного нами вывода может служить тот факт, что первая же прочитанная Владимиром в университете лекция (после возвращения к преподаванию) была посвящена каменному веку, что выдает в нем специалиста именно по древней истории [С. 78, 1919:37].

         Самому крупному (на настоящий момент) знатоку творчества А.Б. Мариенгофа Т. Хуттунену Владимир представляется ученым, воспринимающим историю в качестве набора разрозненных фактов, несвязных друг с другом фрагментов и событий^[7]. По-видимому, его к этому выводу подтолкнула структура повествования. Однако содержание романа напрямую противоречит этому утверждению. Владимир, напротив, очень остро ощущает «связь времен», при каждом удобном случае обращаясь к историческим аналогиям. Так, узнав что его брат готовиться возглавить командование одним из фронтов, а поэтому спешно проходит курс обучения военному искусству (среди его преподавателей в романе значится и А.А. Брусилов), Владимир советует ему почитать записки С. Герберштейна, в которых тот выводит типичную (с точки зрения главного героя) для русского войска стратегию ведения боя – стремление подавить противника численным превосходством. Таковой, по его словам, придерживались все русские полководцы – от Дмитрия Донского и Андрея Курбского до «петровеликских выскочек и екатерининских “орлов”» [С. 30, 1918:30].

         Однако, что характерно, Владимира в истории менее всего интересуют крупные и значимые события, его интерес обращен к повседневной жизни, быту и нравам предков. При этом характерно, что внимание его, как правило, концентрируется на весьма грязных и отталкивающих (с точки зрения этических и эстетических воззрений, свойственных интеллигенции) проявлениях человеческого поведения. Заметно частое обращение к скатологическим (связанным с дефекацией) мотивам. Так, рассуждая о своих соотечественниках, Владимир цитирует наблюдения арабского писателя X в. Ибн-Руста о том, что народ руссов столь коварен, что даже испражняться его представители ходят в сопровождении вооруженных товарищей, так как бояться неожиданного нападения [С. 44 – 45, 1918:47]. Упоминая о династии Рюриковичей, он не может удержаться и не заметить ехидно: «…могу доложить, что после испражнений даже листиком зеленым не пользовались» [С. 111, 1934:36]. Россия и ее история для Владимира предмет ненависти, о чем он сам открыто говорит [С. 54, 191:12].

         Революции он отказывает в значимости для хода исторического процесса. События октября 1917 года представляются ему не более, чем большим сумасшествием. Так, в самом начале романа он говорит своей будущей жене: «…после нашего социалистического переворота я пришел к выводу, что русский народ не окончательно лишен юмора» [С. 7, 1918:1]. В другом месте на ее заявления о том, что она «резко и остро» ощущает «аромат революции», Владимир ответил: «Я тоже, Ольга, чувствую ее аромат. И знаете, как раз с того дня, когда в нашем доме испортилась канализация» [С. 28, 1918:28]. В другом месте на один из упреков жены он отвечает: «Имею основание предполагать, что, когда разбушевавшаяся речонка войдет в свои илистые бережочки, весь этот “социальный” “бурничевско-коробинский” патриотизм обернется в разлюбезную гордость жителей уездного лесковского городка» [С. 64, 1919:21], восхищавшимися самоуправством своего влиятельного и властолюбивого купца. Большевики не смогли породить новой культуры, они сами «поражены» нравами и поведенческими стереотипами старой России.

Владимир, как это может показаться, не ищет в истории утешения – для него она является продолжением его каждодневного кошмара. Время для него словно бы остановилось. Воедино исторические эпохи в его сознании связываются устойчивыми стратегиями поведения его сограждан – трусостью, подлостью, лицемерием, вероломством, рабской покорностью по отношению к власти и готовностью власти к любому виду насилия ради достижения поставленных целей.

Отметим, что помимо главного героя в романе фигурируют еще два историка. Первый из них – Сергей Васильевич, археолог, брат Владимира. В отличие от основного персонажа, он с самого начала революции сотрудничал с большевиками и в 1918 г. занимает крупный пост в советском правительстве. В 1919 г. его назначают командующим фронтом, однако почти сразу же он получает на войне тяжелую контузию и фактически несколько лет находиться на излечении. В дальнейшем его за неозвученные в тексте огрехи исключают из партии, а в 1924 г. он получает назначение в берлинское отделение советского торгового представительства [С. 14–17, 1918:11; С. 29–32, 1918:30; С. 63–64, 1919:20; С. 85, 1919:51; С. 126, 1924:4; С. 138, 1924:22]. Сергей полностью утратил свою профессиональную идентичность и из ученого превратился в государственного служащего.

Второй персонаж появляется лишь в одном из эпизодов романа, характеристики его чрезвычайно расплывчаты. Рассказчик даже лишает его полноценного имени, называя просто – Пашка. Он успешный ученый, профессор, чьи работы активно печатают за границей. Самым главным в описании этого персонажа стали «короткие толстые – подковками ноги», которые «крепко… стоят на земле». Владимир смотрит на них «с завистью» [С. 128, 1924:5]. Это образ еще одного конформиста, по всей видимости, не разделяющего революционные идеи (Пашка – Владимиру: «…все своими вещами называете» [С. 128, 1924:5]), но в то же время встроившегося в новые советские реалии и продолжившего успешную научную деятельность.

Итак, попробуем подвести итоги. Возможно ли говорить о Владимире Васильевиче как типичной для первого послереволюционного десятилетия фигуре? Полагаем, в целом – да. По своему возрасту он принадлежит к поколению «старой профессуры», чье профессиональное становление завершилось до событий 1917 г. В целом для них характерно состояние эмоционального отстранения от происходящих в стране событий вкупе с неприятием большевистской идеологии, стремление сохранить вокруг себя «зону» старых привычек и быта. Благодаря главе «красной профессуры» М.Н. Покровскому за подобной линией поведения закрепился термин «внутренняя эмиграция»^[8]. Его научные взгляды так же находят определенные параллели среди историков его поколения. Так, их как исследователей отличало большое внимание к социально-экономической проблематике, зарождающийся интерес к повседневной жизни общества, мироощущению людей иной эпохи. Пожалуй, возможно провести следующую, представляющуюся интересной, параллель. Одной из самых «популярных» тем диссертационных исследований старших коллег Владимира (реально существовавших историков, а не литературных персонажей) из числа учеников В.О. Ключевского было взаимодействие власти и общества в период весьма болезненных преобразований Петра I. Одним из наиболее часто делавшихся выводов стало признание того, что социально-экономическое развитие России отставало от политического, а реформы, будучи скороспелыми и непродуманными, не смогли кардинально преломить сложившиеся в обществе традиции^[9]. Сходные оценки прозвучали и у Владимира – но в адрес преобразований большевиков. После революции в среде историков нарастал и скепсис по отношению к вульгарному линейному восприятию исторического процесса, переосмысливается понятие прогресса, определенную популярность набирают идеи о цикличности истории. Специалисты по древней истории (особенно антиковеды) весьма часто и расковано обращались в своих книгах историческим аналогиям, зачастую некритически используя в них современную им политическую лексику^[10]. Стоит обратить внимание и на такую деталь быта Владимира: он смог вернуться к преподаванию лишь после вмешательства своего брата Сергея, в свою очередь обратившегося с просьбой о трудоустройстве родственника ни много ни мало как к самому наркому А.В. Луначарскому. Это тоже не случайно: после революции изучение древней истории оказалось на глубоких задворках историографического процесса^[11], отсюда и слабая востребованность подобных ему специалистов.

Итак, остается лишь восхититься тому, с каким мастерством А.Б. Мариенгоф смог столь ярко «залезть в шкуру» историка, показать не просто детали его быта, но и «мысленную подноготную». Однако писателем в романе оставлено одно небольшое противоречие, которое, как представляется, выводит Владимира за рамки некоего усредненного образа типичного представителя его профессии.

Одной их особенностей состояния «внутренней эмиграции», которую отмечала на себе большая часть ученых, была интенсификация научной деятельности, стремление «уйти в прошлое» от кошмарной современности. Как следствие многие из них начинали идеализировать объект своего изучения, искать в нем, чего так не хватало в окружающей действительности (впрочем, отметим, что главным образом таковое преклонение перед историей было характерно для тех, кто покинул Россию, ушел от большевизма не мысленно, но физически). Однако Владимир Васильевич, несмотря на обилие в романе цитат и выдержек из документов, ни разу не предстает перед читателем за поиском исторических свидетельств или работающим над очередным научным трудом. На имеющего научное признание и авторитет коллегу («Пашку») он смотрит с нескрываемой завистью. Можно было бы списать это на то, что читателям, скорее всего, было бы просто скучно наблюдать за научной деятельностью героя. Однако для чего-то А.Б. Мариенгоф выводит сюжет с преподавательской деятельностью этого персонажа, в одном из отрывков читатели даже имеют возможность «увидеть» Владимира на лекции [С. 78, 1919:37].

Эта неувязка, полагаем, может разрешиться, если обратить внимание на эмоциональное отношение Владимира к российской истории. Как ни парадоксально, в своих оценочных суждениях он много ближе к «красной профессуре», чем к представителям своего поколения – на для него является сборищем грязи и унижения, порождением темного и бесправного народа. История в его восприятии превращается в продолжение современности. Видимо, именно поэтому в его лекции студенты видят скрытую, «эзоповскую» критику настоящего (хотя изначально она им туда не закладывалась).

Владимир объект своего изучения ненавидит. Его уход во «внутреннюю эмиграцию» становится не просто протестом против политик советской власти, но своего рода метафизическим бунтом, отрицанием самих основ социального бытия. Владимир желает вывести себя за рамки всего исторического процесса в целом, обрести бессмертие. Противовесом социальной реальности для него становится любовь к женщине, его жене, Ольге Константиновне (в романе, кстати, выступающей антитезой главного героя, конформистской, активно ищущей «нерв времени»). Так, своему брату Сергею он заявляет: «Эсеры, Муравьев, немцы, война, революция – это все чепуха… Предположим, что ваша социалистическая пролетарская революция кончается, а я любим… трагический конец… а я? …я купаюсь в своем счастье, плаваю по брюхо, фыркаю в розовой водичке…» [С. 16, 1918:11]. Именно о ней он думает в финале романа, когда произносит: «А все-таки смерти не существует! … Я просто утверждаю, что мы с Ольгой будем из тысячелетия в тысячелетие кушать телячьи котлеты, ходить в баню, страдать запорами, читать Овидия и засыпать в театре. Если бы в одну из пылинок мгновения я поверил, что будет иначе, разве мог бы я как ни в чем не бывало жить дальше?» [С. 142-143, 1924:27]. Жизнь, однако, опровергает Владимира: жена Ольга (за счет связей которой он длительное время жить в сравнительно комфортных условиях) стреляется после того, как не смогла «вписаться» в новые НЭПовские реалии. Бунт главного героя изначально был бесплоден, сам автор относился к нему с нескрываемой иронией. Ощущение причастности и одновременно стремление к отчуждению от истории становится своего рода экзистенциалом, модусом его существования. Именно это и выделяет Владимира из общего ряда фигур историков в русской литературе, а сам роман «Циники» делая актуальным вне зависимости от политической и идеологической ситуации в стране.

 

 

 

---

Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт