• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Тихонов Виталий Витальевич "Архив Комиссии по истории Великой Отечественной войны в контексте методологических трансформаций исторического знания в первой половине XX века"

старший научный сотрудник Институт российской истории РАН

Архив Комиссии по истории Великой Отечественной войны – уникальный документальный комплекс, сложившийся в результате целенаправленного сбора документов в годы Великой Отечественной войны группой историков под руководством И.И. Минца (1896-1991). Их усилиями была сформирована коллекция, получившая известность как материалы Комиссии по истории Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. академика И.И. Минца[1]. Всего фонд, который хранится в Научно-исследовательском архиве Института российской истории РАН[2], включает более 17 000 дел. Документы систематизированы по тринадцати разделам, сформированным по тематическому принципу[3]. Раздел XIV содержит документы, связанные с деятельностью самой Комиссии.

Несмотря на ряд имеющихся исследований, как правило представляющих собой обзор документов фонда, деятельность Комиссии по сбору документов и сохранению исторической памяти о Великой Отечественной войне до сих пор изучена слабо. Показательно, что ее документы начали вводить в научный оборот только в последнее время[4]. Безусловно, самым уникальным и интересным видом источников, которые можно обнаружить в архиве Комиссии, являются стенограммы интервью с непосредственными участниками событий. Интервью составляют примерно 2/3 документального комплекса. Появление архива Комиссии и его последующая судьба концентрировано отразили противоречивые тенденции развития мировой и советской исторической науки.   

XX век стал временем радикальной трансформации исторического знания, приведшей к изменению его места и функций в обществе. Всего за несколько десятилетий произошла смена господствующего не только социально-экономического, но и интеллектуального уклада, определявшего мировоззрение, стиль мышления и исследовательскую оптику. В науке XIX в. доминировала классическая модель объяснения мира, сущностной характеристикой которой являлась убежденность в существовании универсального, незыблемого для всех наук метода[5], что фактически приводило к отрицанию многовекторности познания. Пусть и опосредовано, но в исторической науке это постулировало обращение к узкому кругу документов, преимущественно официального происхождения. 

Индустриальная культура второй половины XIX – начала XX в. с ее стремлением к централизации (отсюда монополизм в экономике, империализм в геополитике и т.д.), национальным типом государственности, присущим второй половине XIX – началу XX в. и породившим национализм, формировали и определенный стиль мышления у историков. Отнюдь не случайно, что в это время во главу угла исследователи поставили историю государства и его институтов. Историки зачастую искали и обосновывали в прошлом национальные интересы своих стран.

Указанное время – это еще и эпоха господства т.н. «гранд нарративов»[6], то есть исторических теорий, стремящихся объяснить всю мировую историю при помощи универсальной методологии и концепции. Это приводило к тому, что в потоке истории фактически исчезал человек как субъект и ее творец. Тем более не могло идти и речи о внимании к рядовому человеку. Классическими примерами таких «гранд нарративов» являются позитивизм и марксизм. 

С конца XIX – начала XX в. в результате научной революции на смену указанной модели приходит т.н. неклассическая наука, символом которой стала теория относительности А. Эйнштейна. Признание теории относительности как фундамента познания и миропонимания привело к радикальной трансформации существовавшей научной картины мира. Известный французский историк, один из основателей «школы Анналов», Л. Февр подчеркивал влияние теории относительности на его поколение ученых: «…Фактической отправной точкой всех новых концепций, овладевших учеными… была великая и драматическая теория относительности, потрясшая все здание науки, каким оно представлялось людям моего поколения в годы их юности»[7].

Появление теории относительности стало одной из причин смещения ракурса исследования исключительно с запрограммированной эволюции исторических макрообъектов (государств, наций, классов) к признанию возможности альтернатив, неопределенности в развитии, в конечном счете к «маленькому человеку», чье влияние на историю теперь не вызывало сомнений. Повышался интерес к источникам личного происхождения.   

Колоссальное влияние на развитие исторических исследований оказали стремительные социально-политические процессы начала XX в. Важнейшими из них стали демократизация, индустриализация, урбанизация и кризис колониальной геополитической модели. Демократизация политики, «восстание масс», поставило перед обществом и, соответственно, историками целый ряд проблем. Как показать роль масс в истории? Каково место простого человека? Влияет ли он на исторический процесс или является его жертвой? В историческом знании все явственнее наблюдалась демократизация представлений о субъекте истории. В орбиту интереса историков включаются новые классы и социальные группы, а не только социально-политическая элита, как это было ранее.

Первая мировая война, ставшая наиболее ярким проявлением экзистенциального кризиса западной цивилизации, способствовала переоценке фундаментальных основ культуры и природы человека. Распад континентальных империй Романовых и Габсбургов, а также падение режима Гогенцоллернов, привели к появлению в Европе новых государств. По Европе прокатились революций, самой масштабной из которых стала революция в России. Колониальные империи до поры до времени устояли, но в них все явственнее проявлялся кризис, вызванный освободительными движениями народов, входящих в них. Особую роль в этих процессах играли социальные слои (рабочие, крестьяне) и этнические группы колоний, ранее обделенные вниманием ученых и, по сути, не имевшие своей истории. 

В вихре научной и социальной революции родились новые принципы и направления изучения и сохранения прошлого. Происходит «массовизация» знаний о прошлом, простой человек и его роль в истории привлекают все больше внимания ученых. В рамках указанных процессов в первой трети XX в. начинается антропологизация истории и формировании такого направления (методики) как устная история (oral history). Насущная необходимость в устных свидетельствах как источниках возникла именно при изучении тех социальных слоев (крестьянство, рабочие, маргиналы) и этнических групп, которые практически не оставляли письменных документов. 

В России важнейшим фактором, стимулировавшим процессы демократизации науки, стали революция и гражданская война. Простые люди оказались втянуты в исторический процесс, а многие активно в нем участвовали, пусть и часто помимо своей воли. Это стало причиной массового обращения к истории. Отнюдь не случайно, что именно на послереволюционные годы приходится расцвет краеведческого движения в Советской России.  

Эволюция отечественной исторической науки определялась и радикальной сменой общественного строя вследствие прихода к власти большевиков, которые позиционировали себя как представители угнетенных классов. Не случайно, что именно с их приходом начали активно развиваться такие направления исторических исследований, как история пролетариата, фабрик и заводов, крестьянства, революционного движения и т.д. Историки часто сталкивались со скудностью источниковой базы. Это не удивительно, поскольку данные сферы жизни документировались плохо или (как, например, подпольное революционное движение) практически не документировались. В этих условиях исследователи вынуждены были искать новые источники. Так широкое распространение получил сбор устных свидетельств, то есть то, что теперь называется устной историей. С точки зрения архивоведения, сбор устных свидетельств, их фиксация и архивирование – это яркий пример инициативного документирования. 

В исторической науке до сих пор существует стереотип, что устная история возникла в середине XX в., а в России данное направление вообще получило свое развитие только в последнее десятилетие[8]. Многие исследователи обосновано указывают на то, что это не так[9]. В первые десятилетия существования советской власти, в силу ряда причин, о которых будет сказано ниже, такой способ формирования источниковой базы получил широкое распространение.    

Среди примеров формирования источниковой базы за счет сбор устных свидетельств необходимо назвать работу Комиссии по истории партии и Октябрьской революции (активная деятельность приходится на период с 1920 по 1928 гг.)[10]. Ее руководитель М.С. Ольминский прямо заявлял, что старые архивы не могут решить задач изучения истории партии и революции. «И вот сами участники могли бы осветить события. Каждый видел один какой-нибудь уголок, одно какое-нибудь дело. Если человек стоял в центре, он знал, что делает центр, но не знал, как и что делают так называемые низы. Историю Октябрьской революции и историю трехлетнего советского строительства можно будет написать только тогда, когда за это дело возьмутся сотни тысяч рядовых работников»[11], - говорил М.С. Ольминский.

Не менее масштабным историко-документальным проектом стала «История фабрик и заводов».  На основе интервью простых рабочих предполагалось осветить незадокументированную историю развития пролетариата и индустриализацию[12]. 

В этом же ряду стоит и написание «Истории гражданской войны», возглавлявшееся И.И. Минцем. История писалась не только на доступных опубликованных и архивных документах, но и при помощи целенаправленного сбора воспоминаний участников революционного движения и собственно гражданской войны. Подчеркнем, что инициатива в запуске обоих проектов принадлежала М. Горькому. Он практически повторил мысль М. Ольминского: «Нужно, чтобы все люди, -  призывал М. Горький, - которые помнят события тех лет, те, которые создавали события, записывали и присылали и присылали в редакцию «Истории» свои записки…»[13]. По свидетельству И.И. Минца, за несколько лет было собрано огромное количество материалов, в том числе и свыше 5000 мемуаров[14].

Таким образом, советская эпоха подарила целый ряд масштабных историко-документальных проектов. В этом ряду стоит и Комиссия по истории Великой Отечественной войны. По мнению историка Йохана Хелльбека, деятельность Комиссии отразила «революционный документализм» 1920-х гг., сутью которого являлась идея о том, что при помощи автобиографии (написанной самостоятельно или зафиксированной в интервью) «маленький человек» утверждает свою роль в истории и превращается в «Человека с большой буквы»[15].

Данное предположение еще требует доказательств, но необходимо подчеркнуть, что появление Комиссии органично вписывалось в эпоху как с методологической, так и с социокультурной точки зрения. Наиболее заметную роль в Комиссии приобрели молодые профессиональные историки новой генерации: А.Л. Сидоров, В.И. Шунков, П.М. Федосов, Е.Н. Городецкий, Э.Б. Генкина, Л.М. Зак, Г.Н. Ампилогов, М.Г. Седов, Н.С. Трусова, Р.Н. Кроль, Р.И. Голубев, З.И. Фазин, Н.А. Сидорова и многие другие. Помимо профессиональных кадров Комиссия располагала разветвленной корреспондентской сетью. Первоначально предполагалось собирать источники, которые из-за своей специфичности могли не попасть в архивы[16]. К ним были отнесены воспоминания участников партизанского движения, работников тыла, материалы о Героях Советского Союза, документы, запечатлевшие деятельность ученых, писателей и артистов и т.д. Но вскоре это ограничение было снято и собирание источников приобрело всеобъемлющий характер. Второй задачей ставилась публикация полученных материалов, в первую очередь, для пропаганды героизма советских солдат и партизан. Третьей – издание научного труда по истории обороны Москвы. Как одна из центральных  была поставлена задача составления историй отдельных воинских частей и ополчений. Пятой задачей предполагалось создание хроники Великой Отечественной войны в национальных республиках и регионах страны. Наконец, последней задачей было составление энциклопедии Героев Великой Отечественной войны[17]. По наблюдениям Д.Д. Лотаревой, «главным методическим принципом сбора материала было правдивое, не лакированное отражение действительности. Кроме того, Минц настаивал на том, что мысли, чувства и переживания человека, бойца являются огромной ценностью для историка»[18].

Пафос инициативного документирования, воплощавший активность и волю человека нового мира, и наиболее ярко реализованный в сборе интервью, стал частью революционного времени. В дореволюционной академической традиции историк должен был работать с архивными документами. Новой эпохой это расценивалось как намеренный, под предлогом профессионализации, уход от общества, от насущных проблем и живых людей, являющихся творцами истории. Таким образом, сбор интервью – это символический возврат историка в массы, установление между ним и современниками тесной связи.       

Еще раз подчеркнем, что уникальной особенностью сложившего комплекса документов стало наличие среди них многочисленных интервью участников, часто взятых непосредственно после событий.  Самим интервью, сделанным по горячим следам, были присущи все недостатки данного источника: субъективность, односторонность, спешка при записи и т.д. В то же время эти «недостатки» превращаются в достоинства, поскольку записи бесед отразили впечатления участников боев непосредственно после событий, зафиксировав психологию участников войны. Говоря словами Дж. Тоша об источниках устной истории, они «дают уникальную… возможность для восстановления “утраченных” областей человеческого опыта»[19]. Большим плюсом записей бесед было то, что в них фиксировались особенности языка, часто точно передавалась специфика разговорной речи интервьюируемых. Минц считал интервью чрезвычайно ценным источником: «Наша история создается и пишется одновременно… В этом большие преимущества: события близки, много активных участников поделится своими воспоминаниями, отсюда большая достоверность и правдивость в изложении»[20].

Стенограммы интервью помогают решить и старый вопрос, вставший перед теоретиками устной истории: что считать устной историей? Только непосредственно фонические записи или все многообразие устных свидетельств, зафиксированных на разных носителях (бумажных, видео и т.д.)[21]? Думается, что главным критерием устного источника является передачи информации из уст в уста в независимости от способа ее кодировки. Стенограммы Комиссии – наглядный тому пример. Они отвечают всем основным критериям устного источника, пусть и зафиксированы в бумажном виде.

По мнению Д.Д. Лотаревой, И.И. Минц рассчитывал после войны превратить Комиссию в Институт истории Великой Отечественной войны[22]. К сожалению, этого не случилось. Комиссия в 1946 г. была преобразована в Сектор истории Великой Отечественной войны. А после гонений на Минца в годы идеологических кампаний по борьбе с буржуазным объективизмом и безродным космополитизмом[23], о ней вообще предпочли забыть. Была и еще одна причина: собранный материал, особенно интервью, явно не вписывался в парадно лакированный образ войны. В них отразилась война во всех ее противоречиях и ужасах. А устная история как способ формирования источниковой базы оказалась в СССР, несмотря на колоссальные традиции и достижения, не в почете. История должна была рассматриваться через призму официальных документов партии и государства, утверждающих генеральную линию развития Советского Союза. В исследовательской практике сложилась (была установлена) строгая иерархия источников, на вершине которой находились документы официального происхождения. Эго-документы, позволяющие проследить не официальные директивы, а личностный опыт участников исторического процесса, оказались на периферии научного и общественного внимания.  Тем не менее, архив Комиссии удалось сохранить, пусть и внимание исследователей к нему было явно меньшим, чем он того заслуживал.     

Итак, деятельность Комиссии в концентрированном виде отразила ряд важнейших тенденций в развитии исторических исследований. Во-первых, кризис научной картины мира XIX в., повлекший отход от «гранд-нарративов» и поворот к истории масс и «рядового человека». Но методологические новации 1920-30-х гг. изначально пытались вписать в рамки официального нарратива (назовем его сталинским). В этом заключалось и противоречие деятельности Комиссии и причина ее фактического забвения. Собранные интервью выпадали из предложенного нарратива. Главное противоречие заключалось в том, что индивидуальный исторический опыт человека пытались втиснуть в готовую схему. Во-вторых, активное применение инициативного документирования как способа формирования источниковой базы. В-третьих, внимание к личному опыту участников войны, зафиксированному в интервью. Последнее позволило создать уникальный архив эго-документов, приобретших особое значение в контексте поворота внимания исследователей к проблеме «человек на войне». В условиях свершившегося антропологического поворота в исторической науке стенограммы интервью приобретают особую актуальность.

Вконтакте

Facebook

Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт