• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Петрова Мария Александровна "Дипломатические представители России в царствование Екатерины II: исследовательские подходы

 

кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН

 

 

Дипломатические представители России в царствование Екатерины II:

исследовательские подходы*

 

К началу правления Екатерины  II (1762–1796) за рубежом действовали 14 российских дипломатических представительств: в Берлине, Вене (при дворе императора Священной Римской империи), Стокгольме, Копенгагене, Париже, Лондоне, Гааге, Константинополе, Варшаве (при дворе саксонского курфюрста и польского короля), Мадриде, Гамбурге (в Нижнесаксонском округе Священной Римской империи), Данциге, Регенсбурге при Долгом имперском сейме и в Митаве (в Курляндии)[1]. В 1766 г., уже после того как в 1763 г. саксонские курфюрсты перестали быть польскими королями, была восстановлена миссия в Дрездене, существовавшая там до Семилетней войны. В 1768 г. после долгого перерыва в Венецию в одностороннем порядке был назначен российский поверенный в делах, в 1770 г. установлены дипломатические отношения с Сардинским королевством (миссия в Турине). В 1767 г., согласно российско-датскому союзному договору, наследник российского престола и одновременно герцог Гольштейн-Готторпский великий князь Павел Петрович отказался в пользу Дании от готторпского наследства в обмен на графства Ольденбург и Дельменхорст в Северной Германии, правителем которых стал родной дядя Екатерины II Фридрих Август I Ольденбургский. В 1773 г. этот обмен был подтвержден Царскосельским трактатом, а при дворе епископа в Эйтине была создана миссия.

После подписания Кючук-Кайнарджийского мирного договора 1774 г. с Османской империей, когда Россия получила право иметь торговый флот в Черном море и свободу плавания в черноморских проливах, были установлены дипломатические отношения с рядом морских держав. В 1776 г. был учрежден пост «российского морского генерал-комиссара» в Великом герцогстве Тосканском с местом пребывания сначала во Флоренции, а затем в Пизе; открыты миссии в Неаполитанском королевстве в 1777 г., Лиссабоне в 1778 г. и Генуе в 1782 г. В 1779 г. на конгрессе в Тешене, завершившем Войну за баварское наследство, Россия, будучи союзницей Пруссии, выступила гарантом мирного договора и таким образом политического устройства Священной Римской империи. Несомненный успех российской дипломатии способствовал росту авторитета России на международной арене и расширению сети российских представительств в Германии. В 1781 г. была учреждена миссия во Франкфурте-на-Майне при Верхе-и Нижнерейнском, Вестфальском, Швабском и Франконском округах Священной Римской империи, в состав которых входили духовные курфюршества Трир, Майнц, Кельн, светские курфюршества Бавария, Пфальц и другие германские государства, в том числе Вюртемберг, Баден, Гессен-Дармштадт и Гессен-Кассель. В 1785 г. было принято решение об учреждении самостоятельного представительства в баварском Мюнхене, которое открылось в 1787 г.

Если обстоятельства создания и основные направления деятельности российских дипломатических миссий изучены более или менее подробно (главным образом в связи с историей двусторонних отношений России с отдельными государствами), то их личный состав – как общность людей, которые не только представляют своего монарха и отстаивают интересы государства, но и выступают посредниками между ним и местной культурной средой – предметом специального исследования не становился. Основной задачей подобного исследования может стать, на мой взгляд создание коллективного портрета или коллективной биографии российских дипломатических представителей. Попытаемся выяснить, в каком направлении нужно двигаться, чтобы решить эту задачу в полном объеме.

История дипломатии – часть истории внешней политики, истории международных отношений и шире – политической истории, под которой в XIX в. подразумевали прежде всего историю государственной власти и тех действий, которые она предпринимает на пути к установлению своего могущества. Тогда же сложилось устойчивое представление об истории дипломатии как об истории межгосударственных конфликтов и переговоров. Впервые попав в архивы и познакомившись с бесчисленным количеством дипломатических документов, исследователи часто ограничивали свои работы их изложением, за что в XX в. подверглись жесткой критике.

Кроме того, на первый план в исторических исследованиях под влиянием марксизма, с одной стороны, и школы «Анналов» – с другой, вышло изучение общества и общественных институтов. Бурный рост так называемой «новой социальной истории» в Европе, «становление которой проходило под знаменем социологии, социальной антропологии, демографии, количественных методов», пришелся на середину и вторую половину XX в.[2] В исторической науке появились такие термины, как «социальный порядок», «социальная мобильность», «социальное дисциплинирование», «социальный капитал», которые до сих пор успешно используются в исследованиях по истории дворянства и двора как основного центра власти в эпоху Нового времени, а отчасти и по истории дипломатии, являющейся производной от обоих.

Примерно с 1980-х годов социальная история вступила в определенное противоречие с историей ментальности и с культурной антропологией, в свое время выросших из нее, а на место универсального понятия в историографии (такого, каким прежде были «государство» или «общество») стала претендовать «культура». При этом под культурой понимается не деятельность человека, рукотворная или интеллектуальная, и не ее материальное воплощение, а коллективные представления, ценности, символы, ритуалы, образцы поведения[3].

Сейчас во всем мире преподается так называемая «межкультурная коммуникация» – дисциплина, возникшая еще в 1960-е годы в США и Канаде на стыке психологии, социологии и антропологии. Ее предмет сложился из трех составляющих[4]. Первая – это непосредственно коммуникация, личное или опосредованное общение, понимаемое как взаимодействие, в том числе невербальное. В истории дипломатии, интерес к которой стремительно возрос в последние 20 лет[5], важнейшими формами символической коммуникации между государствами и одновременно репрезентации власти являются церемониал и сопутствующие ему практики: обмен подарками или организация празднеств. Вторая составляющая – это восприятие «другого» или «чужого», выразившееся в имагологических исследованиях, в том числе и на дипломатическом материале[6], и, наконец, третья составляющая – культурный трансфер, или культурное посредничество.

«Новая культурная история» заняла прочное место в историографии, возведя понятие «культура» в абсолют. Через него осмысливаются и политические процессы, и даже процессы государственного строительства. Всякая история – это культурная история, считает немецкий исследователь Барбара Штольберг-Рилингер, автор многочисленных работ, посвященных репрезентации власти в Священной Римской империи[7].

Отдавая должное этим новым подходам, замечу, что чрезмерное увлечение каким-то одним из них ограничивает потенциал исследования. Напротив, именно соединение самых разных методов, имеющихся в арсенале исторической науки и смежных дисциплин, способствует решению поставленной выше задачи – созданию коллективного портрета российских дипломатов.

Очевидно, возможности классической истории дипломатии не исчерпаны, поскольку существует еще немало лакун в истории взаимоотношений Россией и иностранных государств. Кроме того, требуют уточнения даты назначений и прибытия дипломатов к месту службы. Несмотря на меняющийся предмет исследований, актуальным остается вопрос о степени влияния дипломатов на принятие внешнеполитических решений на высшем уровне. Безусловно, объективность и беспристрастность являются главными достоинствами любого посла, поскольку его двору нужна достоверная информация о стране пребывания и адекватное отражение складывающейся в ней политической ситуации. Тем не менее посольские посты часто раздавались и раздаются людям, готовым служить слепыми исполнителями предначертаний политического руководства страны и своего непосредственного начальства. Начальство ждет от них не столько объективных сведений, сколько аргументов, подтверждающих правильность текущего внешнеполитического курса. Если позиция посла входит в противоречие с этим курсом, его снимают, сколь бы объективным и профессиональным он ни был.

Предварительно оценивая деятельность российских дипломатов во второй половине XVIII в., можно констатировать, что Екатерина II не мешала им высказывать свое мнение и в значительной степени прислушивалась к нему, оставляя место личной инициативе. После ее восшествия на престол все российские министры за рубежом остались на своих постах. Впоследствии императрица меняла их нечасто. С одной стороны, она предпочитала, чтобы сложные переговоры велись с иностранными дипломатами в Петербурге, а с другой – умела ценить опыт и знания своих министров, их связи, позволявшие доставать ценные сведения и документы. Однако «главный предмет всякого иностранного Министра» в XVIII в. состоял в том, чтоб «заслужить благоволение и доверенность того Двора, при котором он находится»[8]. Именно поэтому обычной практикой екатерининского царствования были долгие сроки службы на одном месте – 10, 15 и даже 25–30 лет. Смена дипломатов происходила, если нужно было активизировать отношения с какой-либо державой или требовался более искусный и искушенный в политических делах человек в трудном с точки зрения международных отношений месте – Варшаве или Константинополе, например. Допущенные дипломатами ошибки, как правило, не были фатальными для их карьеры.

В правление Екатерины II главами дипломатических миссий были около 90 человек. К ним следует причислять не только послов, посланников и резидентов, но также советников и секретарей посольств, поскольку в отсутствие глав миссий они выполняли их функции. При создании коллективного портрета этих людей не обойтись без методов просопографии – вспомогательной исторической дисциплины, изучающей биографии лиц, которых можно объединить по какому-то признаку. Основным методом является постановка однотипных вопросов и анализ ответов на них. Для нашей темы такими вопросами являются: социальное, национальное происхождение и подданство дипломатов, их образование, доходы, этапы карьеры, круг обязанностей, наличие или отсутствие связей при дворе – факторы, позволяющие проследить продвижение дипломата по карьерной лестнице, и механизмы социальной мобильности.

При первом приближении можно сделать вывод, что на важнейшие дипломатические посты в европейских странах по-прежнему назначались представители древних дворянских родов, близкие ко двору. Большинство из них в Коллегии иностранных дел в Петербурге не служили, а сразу получили назначение за границу: чаще всего в качестве так называемых «дворян посольства», например, Д.М. и Д.А. Голицыны, И.Г. Чернышев, В.С. Долгоруков, Андрей и Александр Белосельские-Белозерские, А.С. Мусин-Пушкин. В отличие от них П.И. и Н.В. Репнин, И.С. Барятинский С.Р. и А.Р. Воронцовы, С.П. и Н.П. Румянцевы, Н.Б. Юсупов стали главами миссий, не имея опыта дипломатической службы. Представители незнатных дворянских родов, например, П.А. Левашев и А.М. Обресков, начинали свою дипломатическую деятельность с должности «офицера посольства», а Я.И. Булгаков, братья В.Г. и А.Г. Лизакевичи и А.И. Морков – со службы в Коллегии иностранных дел.

Еще один очевидный вывод – это большой процент иностранцев, находившихся в XVIII в. на русской дипломатической службе. К ним можно отнести как подданных Российской империи, выходцев из Остзейских губерний, присоединенных по Ништадтскому мирному договору 1721 г., поскольку русский язык еще не стал для них родным (О.М. Штакельберг, И.М. Симолин, И.И. Местмахер, М.М. Алопеус, А.И. Криденер), так и подданных других государств, преимущественно германских, поступивших на русскую службу (В.М. Нессельроде, Ф.И. Гросс, Х.И. Петерсон, К.Я. Бюлер). Социальное происхождение и конфессиональная принадлежность многих их них еще нуждаются в уточнении.

Широко практиковавшиеся в XVIII в. приглашения иностранцев на русскую службу объяснялись нехваткой образованных людей, владевших иностранными языками, и отсутствием дипломатических школ. Национальность дипломата не являлась препятствием для добросовестного выполнения им своих обязанностей и продвижения по службе. Показательной в этом смысле является карьера Ивана Матвеевича Симолина, который прошел долгий путь от секретаря посольства в Копенгагене, Стокгольме и Вене до посланника в Регенсбурге, Копенгагене, Стокгольме, Лондоне и Париже. Особая тема в этой связи – профессионализация дипломатов, превращение дипломатической службы в автономную профессию – процесс, который начался в конце XVII в. и особенно активно развивался во второй половине XVIII – начале XIX в. Несмотря на престиж дипломатической службы, который в связи с успехами России на международной арене заметно повысился в годы екатерининского царствования, материальное положение дипломатов оставалось незавидным, если только, кроме жалования, они не имели доходов с принадлежавших им земель.

Российские дипломаты по-разному взаимодействовали с местной культурной средой. В эпоху отсутствия железнодорожного сообщения и только зарождавшейся культуры путешествий именно они играли ведущую роль в культурном трансфере: покупали технические новинки, книги и художественные произведения и отправляли их на родину, приглашали иностранцев на службу, работали с прессой, распространяли модели поведения, опыт в сфере образования и культурные практики тех дворов, при которых служили, причем все это было вменено им в обязанность[9]. Хорошо известны обстоятельства приобретения коллекций берлинского купца И.Э. Гоцковского (при посредничестве В.С. Долгорукова), саксонского министра Г. Брюля (при посредничестве А.М. Белосельского-Белозерского), Дж. Уолпола (при посредничестве А.С. Мусина-Пушкина), коллекций Жюльена, Кобенцля, Троншена, Браакампа и Кроза (при посредничестве министра в Париже, а затем в Гааге Д.А. Голицына), которые легли в основу крупнейшего музейного собрания России Эрмитажа. Однако дипломатические донесения содержат ценные сведения и о менее крупных и менее известных коллекциях картин, гравюр, скульптур, книг. Большой интерес представляют собрания, которые по каким-то причинам не были куплены: посвященные им донесения позволяют проследить круг общения дипломатов.

Важнейшей частью их повседневной жизни было общение с местной политической элитой. Можно выделить несколько стратегий поведения, которых придерживались российские дипломаты. Одни, как, например, посланник в Вене Д.М. Голицын, будучи меценатом и организатором частных концертов, фактически становились частью этой элиты; другие (как погрязший в долгах посланник в Берлине В.С. Долгоруков), напротив, по разным причинам сознательно дистанцировались от общения с представителями двора и дипломатического корпуса; третьи, например российские посланники в Польше, активно вмешивались во внутреннюю политику страны пребывания; четвертые оставались лишь наблюдателями.

Происходившие время от времени конфликты между дипломатическими представителями разных стран (главным образом на почве церемониала) могут многое рассказать о политической коммуникации и дипломатической культуре второй половины XVIII в.[10] Для нас важно, что в эту эпоху российские министры стали неотъемлемой частью международного сообщества дипломатов (это подтверждают и донесения их иностранных коллег, в частности французских и австрийских, с которыми мне приходилось работать) и в полной мере ощутили свою принадлежность к нему, начав анализировать свою профессию.

 

 

---

Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт