Бакшт Дмитрий Алексеевич, СТРАТЕГИЯ ПРИМЕНЕНИЯ ЖАНДАРМЕРИЕЙ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА В МЕЖРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД (НА ПРИМЕРЕ ЕНИСЕЙСКОЙ ГУБЕРНИИ, 1907-1917 ГГ.)


ассистент Красноярский государственный педагогический университет им. В.П. Астафьева  

Период между первыми двумя революциями в России характеризуется последней попыткой императорского режима самосохраниться как путем реформ, так и усилением карательной политики. Манифест октября 1905 г. предполагал переход к новому государственному строю, однако правовая база и тактика в преследовании оппозиции практически не изменились. Первая революция (1905-1907 гг.) и правительственная реакция повысили уровень насилия в обществе, а государственные репрессии приобрели системный и массовый характер. Основными их проводниками стали органы государственной безопасности и юстиции (военной и гражданской). Высшая власть империи делегировала обширные полномочия этим институтам посредством чрезвычайного законодательства, те же, в свою очередь, реализовывали карательную политику в соответствии со стратегией центра, региональной спецификой и собственными представлениями, основанными на практике. Установление соотношения этих трех компонентов – проблема, которая, в конечном итоге, является составной частью главного вопроса о характере политического режима поздней империи.

На современном этапе в отечественной историографии не уделяется должное внимание правовому фундаменту функционирования органов государственной безопасности. Считается, что это формальная составляющая, не отражающая сути институтов полиции и жандармерии. Хотя иногда в исследованиях используется статистика следствий и дознаний, но без глубокого анализа. Интересный взгляд изложил П.П. Литвинов, вписывая органы государственной безопасности и чрезвычайные законы в окраинную систему управления [1]. Однако весьма специфичный регион (Туркестан) дает лишь частный случай. Общие и более глубокие оценки были даны в зарубежной историографии. Так, Д. Дейли, полемизируя с классической концепцией тоталитаризма в русистике, высказал точку зрения, что чрезвычайные законы являлись переходным этапом между абсолютизмом и конституционной монархией [2]. И. Лохлан рассматривает их в условиях реформирующейся России как шаг назад к абсолютизму. В целом, не считая уникальной полицейскую структуру России, он доказывает, что все же нельзя называть дореволюционную Россию «полицейским государством» [3].

Таким образом, при подобной постановке вопроса, изучение практики использования чрезвычайного законодательства органами государственной безопасности поздней империи выходит за рамки историко-юридического анализа формальных процедур: проблемное поле расширяется до вопроса о самом характере власти в России на рубеже XIX-ХХ вв. 

В российском уголовном законодательстве императорского периода «политические преступления» подробно прописывались отдельными статьями. Квалификация таких преступлений и установление наказаний в начале ХХ века проходило по Уголовному уложению, разработанному в 1903 г. (введено в 1904 г.). Заметим, что эта часть генетически восходит к Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Ход следствия и дознания зависели от законодательного акта, которым руководствовалась сторона обвинения.

Первый вариант («общий», в источниках – «судебный» порядок) связан с Уставом уголовного судопроизводства 1864 г.  Жандармское участие ограничивалось дознанием, регулировавшимся 1035 статьей Устава уголовного судопроизводства. Эта статья, в свою очередь, ссылалась на 1030 и 1031 статьи, где был указан перечень преступлений согласно Уголовному уложению (всего 42 статьи) [4]. Туда входили посягательство на династию, государственная измена (включая шпионаж), попытка или планирование изменения строя и т.д. Этот порядок был неудобен карательным органам, т.к. скорость решения дела из-за процедур уменьшалась, принятие решений выходило из-под полного контроля бюрократического аппарата. Доля оправдательных постановлений гражданских судов была достаточно высока: в 1909 г. из 4349 подсудимых по государственным преступлениям осуждено 3014. Аналогично по преступлениям «против порядка управления»: из 11998 чел. оправдано – 4105. В Енисейской губернии в этот же период  процент оправдательных приговоров был еще выше: в 1908 г. было осуждено 91 чел., а оправдано 75 [5].

Второй вариант был связан с чрезвычайным законодательством, которое определяло не только институты и процедуры при следствии и дознании, но и устанавливало форму наказания. В понятие «чрезвычайное законодательство» в данной сфере входило Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия (1881 г.), Правила местностей, объявленных на военном положении (1892 г.) и Правила чрезвычайной охраны на железных дорогах (1905 г.) [6]. Важной особенностью этих актов было то, что они меняли правовой статус целых регионов, изымая их из общего управления и создавая с помощью локальных подзаконных актов (Положение 1881 г., ст.15 пп. а-б; Правила 1892 г., ст. 12, ст. 19 п. 1-3) отдельную систему властных отношений (усиливая полицейскую или военную власть). В Восточной Сибири источником таких документов являлся иркутский генерал-губернатор. Роль жандармерии при этом заметно усиливалась: начальник жандармского управления мог выписать ордер на обыск и арест без согласования с кем-либо, кроме полиции, обязанной содействовать при их проведении. Дознание и следствие сливалось в одну процедуру при этом, от расследования устранялись институты системы юстиции. При завершении этих процедур в чрезвычайном порядке, выносилось постановление, передававшееся затем или в губернское совещание или в военно-окружной суд.

Основная масса дел шла в совещание, состоящее из губернатора, прокурора окружного суда и начальника жандармского управления [7]. Окончательное решение (административная высылка) зависело от позиции генерал-губернатора, но у жандармов был полноправный голос на совещании. В случае более серьезных преступлений, дело выносилось на слушание военно-окружных судов. Заседание открывало постановление жандармского офицера, производившего дознание с изложением обстоятельств дела и заключением. Поскольку суд проводили военные, не искушенные в знаниях политических течений, на слушаниях жандарм присутствовал лично, что оказывало влияние на ход процесса.

В своем исследовании деятельности Енисейского губернского жандармского управления (ЕГЖУ) мы опирались на Журнал дознаний (велся с 1908 по 1917 гг.) и реестры VI (регистрационного) делопроизводства Департамента полиции (ДП) МВД. Обобщенные результаты по межреволюционному периоду представлены на графике:

    Приложение 1[8]

 

Данные за 1907-1908 гг. отображают процесс борьбы с инерцией Первой революции в регионе. Заметно превалирование показателей «чрезвычайных» дознаний, однако уменьшение их доли в 1909-1910 гг. связано с частой сменой начальства (сменилось 3 начальника) ЕГЖУ. Следует учитывать, что секретная агентура, наиболее эффективная при чрезвычайном порядке, часто просто заново вербовалась новым жандармским офицером. Кроме того, наступала общая стабилизация, как в империи, так и в регионе. В период 1905-1907 гг. полиция выработала особую стратегию ведения расследований: заведение дела в чрезвычайном порядке, а затем его перевод в дознание в рамках Судебного устава или наоборот. Некоторые исследователи ошибочно полагают, что одновременное ведение переписки по этим двум путям тормозили розыск [9].

Роль секретной агентуры не стоит преувеличивать, но она была одной из важнейших, т.к. давала основания для дальнейшего расследования. Численно это отображено в таблице:

Приложение 2 [10]

Год

дознаний всего

дознаний, сопровожденных агентурными данными

количество лиц всего

количество лиц, находившихся под агентурным наблюдением

1911

61

8

109

19

1912

58

5

88

8

1913

35

7

57

10

1914

36

6

47

16

1915

49

12

97

17

1916

64

7

125

15

Если рассмотреть эти данные более детально, то мы увидим, что агентурная информация использовалась чаще всего в делах, расследуемых административным путем:

Приложение 3[10]

Год

Дознаний по Судебным уставам

из них с данными агентов

дознаний по чрезвычайному законодательству

из них с данными агентов

1911

20

2

41

6

1912

11

0

47

5

1913

6

1

29

6

1914

10

0

26

6

1915

12

2

37

10

1916

23

0

41

7

 

В 1911 г. вновь сменился начальник ЕГЖУ (М.С. Байков, до 1916 г.), а в Енисейском уезде открылся Енисейский розыскной пункт. Губерния становилась все спокойнее, инерция Первой революции практически была исчерпана. Поэтому ЕГЖУ обратило свое внимание на север региона, район массовой политической ссылки: из 106 дознаваемых в 1911 г. не менее 36 – ссыльные, а в 1912 г. из 65 – не менее 35. 

Период между началом I Мировой войны и Февральской революцией значительно отличается от прежних лет. Первый военный год был еще относительно стабильным, однако с 1915 г. ситуация в губернии меняется. Негативными факторами являлись: поражения действующей армии на фронтах, товарный дефицит и рост цен, прибытие в губернию военнопленных. Дознания с 1915 г. характеризуются тем, что фигурантами становятся высланные из зоны военных действий и пленные. Что касается последних, то в основном пресекали их попытки к бегству, отслеживали переписку и противостояли их действиям, которые рассматривались как шпионаж.

В Енисейской губернии национальный и конфессиональный вопросы не являлись первостепенными, поэтому жандармы не заостряли на этом свое внимание. Однако с началом войны и эти сюжеты нашли свое отражение в следственном делопроизводстве. Дело сионистов, начатое в 1914 г. как «охранное», закончилось лишь в 1916 г. судебным слушанием и оправданием обвиняемых. Характерно, что затруднение вызвала квалификация преступления: ЕГЖУ обращалось за указаниями в ДП и за материалами по аналогичному делу в Иркутск [11].  В 1915 г. к дознанию привлекались члены баптистской колонии Красноярска, причем аресты проходили одновременно и в Чите [12]. Репрессии на организации христиан-евангелистов в 1915 г. приобрели кампанейский характер: поводом стала публикация в газете Утро России провокационного письма от имени забайкальских баптистов, где выражалась симпатия к Вильгельму II, а Сибирь названа «царством баптизма» [13]. Как видно на графике, в это время растет количество дознаний, выполняемых чрезвычайным порядком.

Было бы упрощением считать, что все имперские чиновники одобряли «чрезвычайную» практику. По инициативе командира Корпуса жандармов В.Ф. Джунковского был издан циркуляр, сокративший срок переписок в порядке Положения 1881 г. до 1 месяца. В июне 1915 г. им же было подписано распоряжение о том, что выдворение необходимо применять в исключительных случаях, хорошо известны и его меры по ограничению использования секретной агентуры [14]. Иркутский генерал-губернатор Л.М. Князев (1910-1916) в январе 1914 г. выпустил циркуляр по всей Восточной Сибири о том, что ходатайства о высылках «свидетельствуют о весьма частых отступлениях от <…> указаний закона». Он привел пример, как один из жандармских начальников арестовал «легальное лицо» в местности, где не было распространено чрезвычайное законодательство, этапировал в таковую и держал человека в тюрьме свыше месяца. Указывая еще целый ряд нарушений, Князев «напоминал» 12 циркуляров МВД, которые были нарушены в Восточной Сибири. В ЕГЖУ негативно оценивали этого чиновника. М.С. Байков писал в ДП в начале 1915 г.: «… типичная особенность работы в Сибири среди опытных и видавших виды революционеров не дает возможность привлечь арестованных к формальному дознанию», тогда как агентурные данные не являются уликой для Князева [16].

Если говорить в целом о десятилетии, то через ЕГЖУ официально прошло не менее 1438 чел., из которых не менее 1070 подвергалось следственным действиям по чрезвычайному законодательству. Мы не можем говорить о более полной и точной статистике, т.к. в реестрах ДП крестьянские группы часто отмечали первой фамилией подозреваемого с припиской «и другие». Кроме того, не все свои действия жандармы фиксировали. Так, во время Туруханского бунта в енисейскую тюрьму в зиму 1909 г. было посажено чуть больше сотни человек, а в журнал попало лишь 18. Фрагментарные документы полицейских свидетельствуют о содержании в тюрьмах лиц, которые не были отмечены где-либо. Например, в ачинской тюрьме в мае 1915 г. содержалось 4 человека, обвиненных в неблагонадежности и закрепленных за ЕГЖУ. В августе 1916 г. высланный из Галиции К. Червинский в отчете енисейского исправника находился в тюрьме по указанию местных жандармов. Добавим, что в октябре 1916 г. при обыске нескольких канских евреев (также не вошло в журнал) на основании Положения 1881 г. начальником ЕГЖУ были выписаны ордера за номерами 8208-8210 [16]. Даже если предположить, что нумерация бланков в начале года начиналась с 8000, то эта цифра все равно не совпадает с данными из журнала дознаний. Поэтому масштаб охвата населения региона жандармами еще предстоит исследовать.        

Далее, географически показания по дознаниям этого временного отрезка полностью совпадают с районами распространения чрезвычайного законодательства. Практически все внимание сконцентрировано на Красноярске и линии железной дороги: большая часть дел (двух вариантов производства) относится к губернскому центру. Затем идет Минусинский уезд, где аграрный вопрос лишь усугубился с ходом столыпинских реформ, что давало почву для активных действий левых радикалов (прежде всего ПСР).

Таким образом, в межреволюционное время чрезвычайное (исключительное) законодательство активно использовалось региональной жандармерией как инструмент репрессий. Деятельность ЕГЖУ была синхронна настроениям в имперской бюрократической верхушке и тем процессам, которые происходили как в стране в целом, так и в Сибири в частности. Оставалось значительным влияние субъективных факторов: политика региональных чиновников, работа с секретными осведомителями, опыт самих жандармских офицеров. 

 

ПРИМЕЧАНИЯ 

1. Литвинов П.П. Органы Департамента полиции МВД в системе «военно-административного» управления Русским Туркестаном (по архивным, правовым и иным источникам). Елец, 2007.

2. См.: Daly J. On the Significance of Emergency Legislation in Late Imperial Russia // Slavic Review. 1995. № 3. Vol. 54. 602-629; The Watchful State. Security Police and Opposition in Russia, 1906-1917. DeKalb, 2004.

3. Lauchlan I. Security Policing in Late Imperial Russia // Late Imperial Russia: Problems and Prospects. Essays in Honor of  R.B. McKean / Ed. Thatcher I. Manchester, 2005.

4. СЗРИ. Кн. 5. Т. XVI. С. 467-468, 469-471.

5. Статистический ежегодник России. 1913 г. СПб., 1914. Р. IV. С. 1-3; Государственный архив Красноярского края (ГАКК). Ф. 42. Оп. 1. Д. 172. Л. 19.

6. ПСЗРИ. Собр. 3. Т. 1. № 350; Т. 12. № 8757; Т. 25. № 27043.

7. Казанцев С.М. История царской прокуратуры. СПб., 1993. С. 187.

8. Составлено по:  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 270. Д. 131. Л. 1 об.-114; Д. 195. 1 об.-154 об.; Д. 196. Л. 1 об.-100 об.; Д. 197. Л. 1 об.-49; Д. 198. Л. 1 об.-25; Д. 12. Ч. 25, л. «Б». Л. 44 об. ГАКК. Ф. 827. Оп. 1.Д. 327а. Л. 37;  Д. 833. Л. 32 об.-33, 70 об.-72; Д. 1431. Л. 60-103; Оп. 3. Д. 85. Л. 115-122; Ф. 830. Оп. 1. Д. 45. Л. 46.

9. Напр.: Овченко Ю.Ф. Безопасность империи. М., 2012. С. 198.

10. Составлено по: ГАКК. Ф. 827. Оп. 1.Д. 327а. Л. 37;  Д. 833. Л. 32 об.-33, 70 об.-72; Д. 1431. Л. 60-103; Д. 1942; Л. 1-29; Оп. 3. Д. 85. Л. 115-122; Ф. 830. Оп. 1. Д. 45. Л. 46; ГАРФ. Ф. 102. Оп. 241.Д. 6. Ч. 25, л. «Б». Л. 1-2 об., 5;  Д. 9. Ч. 25, л. «Б». Л. 43 об., 49-50; Д. 12. Ч. 25, л. «Б». Л. 44 об.

11. Кальмина Л.В. Сионизм в Сибири в 1914-1920 годах: эволюция идеи // Мировой кризис и судьба восточноевропейского еврейства. М., 2005. С. 205.

12. ГАРФ. Ф. 102. Оп. 270. Д. 201. Л. 49; ГАКК. Ф. 827. Оп.1. Д. 833. Л. 70 -71; 1431. Л. 105.

13. Дементьев А. Авен-езер: Евангельское движение в Приморье 1898-1990 годы. Владивосток, 2011. С. 31.

14. ГАКК. Ф. 595. Оп. 63. Д. 7204. Л. 4, 62.

15. Там же. Л. 1-5 об; Ф. 827. Оп. 2. Д. 97. Л. 190-190 об.

16. ГАКК. Ф. 827. Оп. 1. Д. 833. Л. 18; Оп. 3. Д. 85. Л. 115, 118, 119.Ф. 595. Оп. 63. Д. 7487. Л. 6-7 об.

 



Вконтакте


Facebook


Что бы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться или войти на сайт