• Главная 
• Совет молодых ученых ИРИ РАН 
• О школе-конференции
  • Оргкомитет
  • Программы
  • Отчеты
• Информационное письмо
• Заявки 
• Доклады 
• Архив
  • 2012
  • 2013
  • 2015

Мухаматулин Т. А. Феномен «добровольчества» в советском обществе в период Гражданской войны в Испании (1936-1939 гг.).

Мухаматулин Тимур Анварович

 Институт российской истории РАН, младший научный сотрудник

Феномен «добровольчества» в советском обществе в период Гражданской войны в Испании (1936-1939 гг.).

В данном докладе я хотел бы остановиться на таком феномене советского общества времен Гражданской войны в Испании (1936-1939 гг.), как феномен «добровольчества» - то есть желания отбыть воевать в эту страну.

События на Пиренеях вызвали огромный всплеск интереса к этой стране, к ее истории и современности. Одним из проявлений кампании солидарности с Испанией для многих стало желание поехать воевать в эту страну.  

М.Т. Мещеряков утверждает, что «…ЦК ВКП(б), партийные организации, Совнарком и военкоматы буквально были завалены заявлениями советских добровольцев, желавших выехать в Испанию, чтобы сражаться с фашизмом»[1]. Однако следует отметить, что «добровольчество» не поощрялось властями.   На запросы об отправке в Испанию добровольцем приходил стереотипный ответ: «Сообщаем Вам по этому поводу, что Советское правительство не занимается вербовкой добровольцев для Испании»[2]. Отправка добровольцев была официально запрещена -  весной 1937 г. был издан соответствующий приказ Наркомата обороны. В нем говорилось: «Всем состоящим в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии военнослужащим рядового, командного и начальствующего состава запретить выезд в Испанию для участия в происходящих в Испании военных действиях»[3]. 

 Следует заметить, что, несмотря на запреты, интерес к «добровольчеству» сохранялся до самого конца испанских событий. Так, весной 1938 г., когда пик общественного интереса к Гражданской войне в Испании был уже пройден, на имя начальника Главного политического управления РККА Л.З. Мехлиса продолжали поступать письма с просьбой отправиться в Испанию. Мотивации авторов подобных заявлений разнообразны - например, авиамеханик из Орши Шапиро связывает свою идею с международным положением: «я в докладной писал, что в ответ на обострившееся международное положение остаюсь для укрепления оборонной мощи РККА. Имею сильное желание быть посланным для оказания возможной помощи героическому испанскому народу в его борьбе против итало-германского фашизма…»[4]. А политрук 20 авиабатальона Фролов считает, что поводом для его посылки в Испанию стали бы его заслуги:  «я комсомолец с 1931 г., кандидат в партии с 1937 г.,…окончил школу младших авиаспециалистов на стрелка-моториста. …Политруком я работаю около 3 месяцев. В рядах РККА я остался пожизненно. В армии имею ряд поощрения, в том числе и денежные вознаграждения, получил часы. … Партия и комсомол вырастили из меня политического руководителя…Я хочу это доверие оправдать, сражаясь на фронтах Испании или Китая с фашистами и это доверие я с честью оправдаю»[5].

Однако в пиковый период – во время «испанской осени» 1936 г. и в первой половине 1937 г., интерес к военным действиям был не только в рядах Красной армии.

Чаще всего прошения подобного рода поступали на имя генерального секретаря Исполнительного комитета Коминтерна Г. Димитрова. Часто с подобной просьбой обращались в Коминтерн молодые люди. Например, студент механического института им. Баумана Иосиф Мелис утверждал, что «считает себя мобилизованным» в ряды Интернациональных бригад[6], 21- летний латыш Жорж Круминьш отмечал, что из-за хорошего знания языков «его подданство трудно будет установить». Его мотив – «желание помогать … не только приношениями и митингами солидарности, но и винтовкой…»[7]. Но, что любопытно, письма такого рода приходили не только от молодежи - их едва ли не меньшинство по сравнению с людьми среднего возраста. Интересно, что они часто апеллировали в письмах к своему опыту Гражданской войны. Так, некий Барчуков из Чебоксар аттестует себя как «красного партизана», Юрий Вейде из Рыбинска утверждает, что «он бил Врангеля под Перекопом»[8]. Иногда речь шла уже и об очень зрелых людях – например, просился отбыть на Пиренеи 50-летний шахтер Шинковский, который переселился в Новосибирск и тоже напоминает о своем опыте Гражданской войны. Иногда люди говорили о своих военных навыках – так, Константин Андртаевский и Леонид Денисенко из Киева отмечали свое умение обращаться с пулеметом, «всеми видами стрелкового оружия». Корреспондент Филиппов из Ленинграда указывал, что он уволился из РККА, а его земляк Даньшин сообщал, что закончил Артиллерийскую Академию[9]. Иногда даже близость к используемым на войне средствам становилась аргументом в глазах автора  – так, группа шахтеров из Макеевки подчеркивала свою работу со «взрывчатыми веществами», что должно помочь испанцам на фронте[10].  

Основанием для отправки на испанский фронт корреспондентам Димитрова виделся и  собственный партийный стаж. Так, житель Новочеркасска Южан отмечает, что он «член партии с 1913 г.».

В условиях, когда участие советских граждан в Интернациональных бригадах и их пребывание в Испании было глубоко законспирировано (в частности, их письма перлюстрировались, и составлялись специальные сводки, в которых политработники проверяли, нельзя ли по данным, содержащимся в них установить, что человек находится в Испании)[11], представители национальных меньшинств считали, что это может стать их преимуществом. Так, серб Тресиглавич из Краснодара писал, что «..как нацмен серб, желал бы поехать на фронт в Испанию, защищать интересы революционных трудящихся Испании…». Туда же хотел бы отбыть кореец Нам Енму, который перебежал в СССР в 1923 г., а в 1935 г. был исключен из партии при обмене партийных документов. Он утверждал: «…если Испания находилась бы на востоке, то я не желал бы ехать, а Испания находится на западе, от Японии – несколько десятков тысяч километров…»[12].

Еще одна любопытная особенность этих людей – что многие просившиеся добровольцами на фронт имели какие-то сложности по партийной линии. Вышеупомянутый капитан был исключен из партии, Южан из Новочеркасска многословно заявлял: «партийный проступок имею один – в 1923 г. В период работы помощником т. Сталина я совершил проступок, продиктованный соображениями сторонника ЦК, но нанесшего вред партии. Форма проступка была вредительская и характеризовала меня с извратной (так в документе – Т.М) стороны…В своей последующей жизни я дал образцы, достойные коммуниста…я хочу получить счастье доказать центральному комитету, что 23 год, про который мой личный друг, уполномоченный КК по Саратовскому краю, пишет, что эпизод 23 года меня не характеризует как партийца, что это действительно так…Я не осрамлю нашего партийного знамени трусостью»[13]. По-видимому, речь шла об участии в оппозиции, хотя доказать это трудно. Экс-работник советского торгпредства Кожевников отмечал, что имеет взыскание, но оправдывал это тем, что «партком п/о Профинтерна старого состава не отличался чуткостью (это видно из истории с незабвенным тов. Фрицем Геккертом)»[14].  Более того, он сообщал, что после взыскания «получил хорошую характеристику» на заготовке овощей и картофеля.  А упоминавшийся выше Шинковский пытался даже сделать это своим козырем – «Считаю, что ошибки, через которые я прошел, будучи с 1907 по 1917 г. анархо-коммунистом в обстановке настоящих событий в Испании…. помогут в практической деятельности по перековке их (анархистов – Т.М) в кадры, идущие под знаменем марксизма…».

Добровольчество в Испании могло стать настоящей идеей-фикс – подтверждением чему служит письмо харьковского рабочего Шелейко, отправленное М.И. Калинину. В нем говорилось о том, что молодой человек, страстно мечтающий о месте в Интернациональной бригаде, готов к самоубийству и даже отказывается от брака, «пока не будет разрешен вопрос в Испании»[15].

Такой материал показывает, что тема событий на Пиренеях была актуальной для многих слоев советского общества. Среди авторов писем – рабочие, служащие, представители технической интеллигенции, студенты, красноармейцы. Резко бросается в глаза, что было выявлено лишь одно женское письмо – в Испанию помогать тяжелораненым просилась политэмигрантка Лия Гольдвассер, проживавшая в Ленинграде. Правда, причина ее желания уехать заключалась в том, что в Испании был ранен ее возлюбленный – серб Илья Земан[16]. Отсутствуют письма от крестьян – возможно, деревня в этот период вообще была меньше заинтересована в событиях внешнего мира, возможно – мобилизационные настроения там направлялись в русло колхозного строительства. Как правило, корреспонденты Димитрова – это жители крупных столичных городов (Москва, Ленинград, Киев, с оговорками – Новосибирск) или, напротив, сравнительно небольших – Рыбинска, Новочеркасска, Починка, Клинцов и т.д. Почти полное отсутствие авторов из новых индустриальных центров (кроме группы шахтеров из Макеевки и рабочего из Сталинграда) также свидетельствует в пользу того, что подобные настроения там канализировались работой на «стройках коммунизма»[17].

Ставить под сомнение искренность абсолютного большинства корреспондентов невозможно. Однако обилие людей с партвзысканиями, стремящимися попасть в Испанию, возможно, объясняется их банальным нежеланием попасть в маховик репрессий. Ведь первый Московский процесс состоялся в начале осени 1936 г. – то есть как раз в начале «испанской осени». Вероятно, наиболее умные и опасливые граждане, запятнанные связями с оппозицией или «врагами народа», хотели в данный момент покинуть пределы Родины, хотя во многих случаях это желание могло сочетаться с искренним желанием помогать республиканцам.

Судя по тому, что советские пропагандистские клише повторяются в письмах почти в газетном виде, можно сказать, что политически активная и лояльная часть населения усвоила их и приняла, то есть по отношению к ним советская пропагандистская кампания достигла цели. Так, рабочий из Сталинграда Оленников утверждал: «я отдаю себя за дело пролетариата, а также применить свою трудовую закалку и кузницу…». Москвич Попов, признавая свою слабость (в 1922 г. был ранен) пытается обыграть это в свою пользу: «Испанские женщины не крепче физически, чем я, не более обучены военному делу, чем я, а сражаются вовсю…».[18] Естественно, в этом суждении слышны отзвуки статей о героизме испанских женщин, активно публиковавшихся в газетах и, возможно, даже самого образа Долорес Ибаррури.

Таким образом, резюмируя, стоит отметить, что явление «добровольчества», то есть желания отправиться участвовать в военных действиях в Испании, было достаточно распространенным в разных слоях советского общества. Интерес к нему сохранялся, в той или иной степени, большую часть войны. Главным способом выражения добровольческих интенций стала отправка соответствующих писем «во власть». Однако обилие бывших оппозиционеров или других небезгрешных с точки зрения партийной дисциплины граждан позволяет сделать вывод, что поездка в Испанию могла рассматриваться как способ избежать репрессий.

Вконтакте

Facebook

Карина
Казакова
Ацамазовна

Присутствуют ли факты отказа "добровольцам" по политическим мотивам?

2012-10-11

Мухаматулин
Тимур
Анварович

Нет, - сохранились лишь обращения с просьбой о добровольчестве, но ответов на них нет. Это - если говорить о советских гражданах. Если говорить об иностранцах, живших в СССР, то наверняка имели место отказы - но найти их в процессе работы в архивах пока не удалось, и не факт, что они оформлялись письменно.

2012-10-12

Гумерова
Мария
Ильдусовна

Есть ли сведения о попытках самовольной отправки (побега?) воевать в Испанию?

2012-10-14

Мухаматулин
Тимур
Анварович

С побегами дело обстоит так. Примеров самовольного перемещения взрослых людей в сторону Испании мне найти не удалось. Но, видимо, эта идея бытовала в массах, потому что в литературе встречаются упоминания о задержанных НКВД детях, которые пытались отправиться в Испанию. Подобные сюжеты обыгрывались и в фельетонах, например, у С. Маршака (его статья про детей и испанские события была опубликована в октябре 1936 г.).

2012-10-14

Голубев
Александр
Владимирович

Интересный пример советских "практик выживания" в условиях репрессий

2012-10-23